Вот сын Виктора. Его зачали в ту ночь в ближней спальне, в ту ночь, которая подарила жизнь не только ему, но и мне. Стало ясно, что сколько бы мне ни отведено прожить, я всегда буду оглядываться и помнить: я познала, каково быть по-настоящему любимой одним мужчиной.
Мы целый час просидели у койки моего дедушки. Тетя Элси и дядя Уильям, как и прежде, непрестанно говорили, делая вид, будто дедушка слышит. Я почувствовала, что невыносимая вонь исчезла, что кислый запах, сначала вызывавший у меня отвращение к этому человеку, тоже пропал. Глядя на него, я подумала, как хорошо, что все кончилось. В какие-то мгновения мне было страшно потерять Виктора и остаться одной лицом к лицу с настоящим. Однако сейчас все изменилось. Я дитя из настоящего, а не из прошлого. Виктор принадлежит тому времени, в каком он родился — прошлому. Мы не сможем встретиться снова. Но я рада, поскольку ни на что на свете не променяю ту единственную нашу встречу. Я не печалюсь из-за того, что то мгновение осталось позади. Оно и сегодня приносит мне радость. Оно дало мне возможность жить дальше, став более совершенной личностью.
Мне осталось лишь выполнить последний долг.
Когда тетя Элси заявила, что пора уходить, и начала собирать вещи, я ее остановила:
— Тетя Элси, подожди минутку. Я хочу кое-что сказать дедушке.
Она удивленно взглянула на меня.
— Можно, я скажу это ему наедине? Можно? Я уеду и вряд ли скоро вернусь в Англию… ну, понимаешь, я просто хочу немного поболтать с ним перед отъездом.
Тетя Элси взглянула на дядю Уильяма.
— Ты хочешь, чтобы мы ушли?
— Если вы не возражаете.
— Не думаю, что он услышит тебя… — она осеклась и покачала головой. — Ну конечно, поговори с ним, дорогая, ему это будет приятно. Мы с Уильямом можем подождать в машине. Так что не спеши.
— Спасибо, тетя Элси.
Я подождала, пока они складывали свои стулья, и затем увидела, как они вышли из больницы и направились к стоянке. Опустившись на колени у койки дедушки, я шепотом обратилась к нему:
— Дедушка, ты слышишь меня? Это Андреа.
Его безжизненные и затуманенные глаза смотрели в потолок.
— Дедушка, — снова сказала я тихо и настойчиво. — Это я, Андреа, твоя внучка. Ты меня слышишь? Я думаю, ты меня слышишь. Но мне кажется, что ты попал в ловушку. В ловушку тела, которое не может двигаться, но ты меня слышишь. Я права?
Я снова взглянула на него, на его спокойное лицо, на грудь, которая едва заметно поднималась и опускалась от слабого дыхания. Ничто не говорило о том, что он меня услышал. Я продолжала:
— Дедушка, я должна тебе кое-что сказать, прежде чем вернуться в Америку. Речь идет о твоем отце, Викторе. Выслушай то, что мне хочется тебе сказать.
Не знаю, как долго я стояла у этой отдававшей плесенью койки и шептала на ухо человеку, пребывавшему в бессознательном состоянии, но я говорила медленно, четко и рассказала обо всем, что со мной случилось в доме на Джордж-стрит. Я ничего не пропустила — с самого первого вечера, когда услышала мелодию «К Элизе» до сна, который видела вчера вечером в гостиной, и последних слов, которыми мы обменялись с Виктором. Я рассказала ему каждый эпизод, не упустила ни единой мелочи. Я не спешила и старалась, чтобы он меня понял. В заключение я сказала:
— Так что видишь, дедушка, твоя мать не презирала тебя. Она тебя любила. Она тебя очень любила. В самом деле ты был единственной радостью в ее жизни. Тебе говорили, будто она умерла, думая о том, как ты был зачат, но она умерла от разбитого сердца, она подумала, что Виктор забыл о ней. Дедушка, тебе все время казалось, будто она должна была ненавидеть тебя, будто ей было неприятно даже смотреть на тебя. Но в действительности все было как раз наоборот. Ты напоминал ей об одном мгновении счастья во всей ее жизни. Дедушка, ты был ребенком двух любящих сердец — дитя любви.
Я ждала у койки, не догадываясь, что говорю уже четверть часа и что с ним уже произошла перемена. Передо мной было лишь лицо несчастного маленького мальчика, живущего у беспомощной бабушки, миссис Таунсенд, которая из-за путаницы в голове без устали рассказывала ужасные истории об его отце, отчего малышу по ночам снились кошмары.
Я наклонилась близко к нему и напоследок шепотом сказала еще, что его мать и отец снова соединились в другом царстве, нам непостижимом, но дедушка в нем скоро окажется и что оба родителя будут его там ждать. Наконец я встала с колен и присела на корточки, не понимая, удалось ли мне достучаться до него. Его лицо не изменилось, глаза оставались стеклянными. Но вдруг его тонкие губы зашевелились, и казалось, будто он хочет что-то сказать.
Я наклонилась к нему и спросила:
— Дедушка, что ты хочешь сказать?
Губы искривились, собираясь произнести какое-то слово, но они не слушались и дедушке требовались большие усилия. Пока он так мучился, слеза скатилась по его щеке и упала на подушку. Затем в его глазах блеснул странный свет, когда его взгляд устремился к точке, находившейся где-то между койкой и потолком, будто ища что-то, и по его щеке снова покатились слезы.
У него подрагивал подбородок, но слову никак не удавалось слететь с губ.
— Дедушка, что случилось? Скажи мне.
Он хотел было приподнять голову, его глаза сосредоточились на каком-то объекте, парившем над койкой, и на его искривленных губах мелькнуло подобие улыбки. Он твердо, четко произнес: «Папа». Я поняла, кого увидел мой дедушка.
И в это мгновение он умер. Умер с улыбкой на устах.
Я так и не рассказала своим родственникам о том, что произошло в доме на Джордж-стрит. Знать об этом им было ни к чему. И однако, как ни странно, именно это обстоятельство сблизило меня с ними. После смерти дедушки я поняла, что мои тетя и дядя так же принадлежат к роду Таунсендов, как и мы с мамой. Я обнаружила в себе новые силы любить этих людей, казавшихся сначала чужаками, которые разговаривают и ведут себя странно. Я также обнаружила новые грани в своей душе, которых раньше не было.
В следующее воскресенье мы поехали к заливу Моркам, и я не припомню, чтобы когда-либо раньше так здорово проводила время. Я с волнением встретилась с этими людьми, потомками Виктора, и тут же почувствовала к ним расположение, поскольку нас объединяло нечто большее, чем просто случайное знакомство.
В тот день, когда я покидала дом бабушки, она сказала мне:
— Дорогая, после смерти дедушки ты не должна печалиться обо мне. Мы с ним прожили вместе шестьдесят два чудесных года, и на этом свете я бы не поменяла их ни на что. Ни одна женщина не могла бы желать лучшего супруга. И вот что я тебе скажу. Наступление старости не страшно, если веришь в Бога и в жизнь после смерти. Видишь, дорогая, я считаю, что мои восемьдесят три года на этой земле не что иное, как начало будущего. И хотя такое молодое современное существо, как ты, может посчитать эти слова бредом старухи, я не сомневаюсь, что после смерти встречусь с твоим дедушкой. Я в этом ничуть не сомневаюсь. Мы снова будем вместе, ведь такая простая штука, как смерть, не может нас разлучить. Особенно после всех этих вместе прожитых долгих лет. Мы с твоим дедушкой будем жить, и я без страха отправлюсь к месту последнего упокоения.
