Полынь и мёд - Лина Манило

– Я напишу заключение и передам его органам следствия, – заявляет, снова углубляясь в свои бумаги. – Но сейчас скажу, чтобы успокоить: никаких видимых следов повреждений, полового акта и иных признаков развратных действий нет. Мазки я передам в лабораторию, результаты скоро будут готовы.

– То есть меня не изнасиловали? И ничего другого не делали? – уточняю, потому что боюсь верить. – Вы уверены?

– Уверен, – кивает и тяжело вздыхает, а у меня ощущение, что в груди лопнул огромный воздушный шар, и в воздух разлетелась разноцветная праздничная мишура.

И я выхожу из кабинета, а тётя Катя, завидев меня, прекращает нервно мерить шагами узкий коридор. Никогда бы не подумала, что в самый страшный день моей жизни рядом окажется не мать или сестра, а совершенно посторонняя женщина. Чудеса, да и только.

– Ну что? – Тётя Катя, несмотря на возраст, шустро подходит ко мне и берёт за руки.

Я лишь отрицательно качаю головой – это всё, на что я сейчас способна. В голове пульсирует, руки дрожат, и а во рту привкус, слово я съела килограмм сгнивших бананов – сладко-горький, тошнотворный.

– Спасибо вам, – говорю тёте Кате, когда всё остаётся позади, и осталось только вызвать такси и уехать отсюда. – Без вас я бы не справилась.

Тётя Катя взмахивает рукой, мол, всё в порядке, и обнимает меня за плечи. Она высокая и с виду грубая, но за этим суровым не по-женски фасадом живёт самая добрая душа на свете.

Мы выходим в душную ночь, и я пытаюсь дышать полной грудью, но выходит слабо.

– Вот, держи, – протягивает мне вдруг связку ключей, а я смотрю на них, не понимая, зачем они мне. – Это от моей квартиры городской. Я там не живу почти, разве что зимой. Возьми. Вдруг пригодятся?

– Тётя Катя, я…

Всхлипываю, а глаза щиплет от готовых вылиться слёз.

– Это просто… на всякий случай, – улыбается и вкладывает ключи в мою ладонь, сгибает мои одеревеневшие пальцы в кулак. – На всякий случай, если пойти будет некуда или захочешь на время спрятаться. Адрес ты знаешь. А если будет совсем плохо или одиноко, приезжай на дачу. Посидим, чайку с вареньем попьём. Как когда-то давно, помнишь?

Я помню. Это то хорошее, что изредка случалось со мной. Когда сидела на светлой уютной кухне соседской дачи, в редкие перерывы между Светкиными болячками и маминым истериками по этому поводу, можно было поверить, что так хорошо будет всегда. Мы пили чай, ели облепиховое варенье, и я слушала забавные истории из жизни врачей.

Вот бы всегда было так тепло и душевно.

– Я, наверное, никогда не смогу вас отблагодарить, – снова всхлипываю и обнимаю добрую женщину, так неожиданно ставшую моим ангелом-хранителем.

– Побыть с тобой этой ночью? – спрашивает, а я отрицательно качаю головой. – Может быть, тебе не нужно оставаться одной?

– Нет, я справлюсь. Всё же в итоге хорошо.

– Да, слава богу, насилия не было.

Наконец подъезжает такси, и мы рассаживаемся на заднем сидении.

– К нему поедешь? – тихо спрашивает, когда я называю адрес.

Я замираю, понимая, что, наверное, нужно уехать куда-нибудь ещё – вот, в квартиру тёти Кати. Не ехать к Роме, не пытаться что-то выяснить или доказать. Скорее всего, нужно просто смириться, что в моей жизни больше нет самого лучшего мужчины на свете. Вряд ли он захочет видеть меня после того, что произошло. И я бы постаралась доказать ему, что эти фото – фикция и тупая подстава, но будет ли у меня шанс, если за столько времени Рома мне ни разу не позвонил? Да и на мои звонки не отвечает.

Значит, всё? Конец? Вот просто так, будто и не было ничего?

– Поеду, тётя Катя, поеду, – решаюсь, потому что иначе не прощу себя. – Не хочу, чтобы так… не хочу уходить, не попытавшись исправить. Я должна его увидеть, просто посмотреть на него, понять. Хочу видеть, что это конец, а не догадываться об этом.

– Он поверит тебе, – улыбается, мягко сжимая мою ладонь. В машине сумрачно, и это помогает скрыть хотя бы часть эмоций. – Ты же ни в чём не виновата.

Ах если бы совсем ни в чём.

– Я виновата в своей глупости. И да… мне противно от себя самой, – говорю шёпотом, чтобы слышала только тётя Катя. – Пусть… контакта не было, но руки Виталика касались меня, трогали. Я видела фото, от них слишком трудно отмыться. От ощущения гадливости не отмыться. Но я должна поставить последнюю точку.

Тётя Катя лишь молча вздыхает и обнимает меня. Я кладу голову ей на плечо, и всю дорогу до дома просто рыдаю. Как маленькая девочка, некрасиво и глупо, плачу, выливая из себя всю обиду и разочарование.

– Точно сама справишься? – спрашивает тётя Катя, когда машина останавливается у нашего с Ромой подъезда, а я, вытерев слёзы, толкаю дверцу.

– Да, спасибо. И за ключи тоже.

– Не за что, детка, не за что. Только помни, что ты не одна. Просто помнит.

И я выхожу на улицу. Такси трогается с места, шурша шинами, увозя тётю Катю на дачу. Поднимаю голову и нахожу наши окна, а за тройным стеклопакетом – кромешная темнота. Значит, Ромы нет – он бы никогда не выключил все лампы. Сердце сжимается от боли, и я иду не к подъезду, нет. Я иду в ночной магазин, где покупаю пачку сигарет и зажигалку. Этой ночью мне можно всё, даже курить.