в комнату Шелби, жонглируя различными пенопластовыми стаканчиками и бумажными пакетами.
— Спасибо! — благодарно говорит Шелби, разрывая обертку сэндвича. Как я и предполагал, Грейди слоняется вокруг, как скорбный Сенбернар, пока Шелби не передает ему половину своей еды.
Моя мама укладывает ребенка в люльку, чтобы выпить кофе. Ее взгляд снова и снова возвращается к младенцу.
— Как бы я хотела, чтобы Вайя увидел ее, — говорит она. — Он любил детей.
Иногда после смерти человека все остальные чувствуют себя обязанными говорить о нем свысока. Преувеличивать их достоинства и забывать обо всех недостатках.
С моим отцом все наоборот.
Невозможно передать словами, каким хорошим человеком он был на самом деле.
Он любил не только детей, он был невероятно добр ко всем детям. Он смеялся и шутил с нами. С бесконечным терпением учил нас, как завязывать шнурки или доить корову. Он никогда не кричал, даже когда мы делали глупости и усугубляли ситуацию. Он отвечал на любой вопрос, если ты спрашивал его, почему облака плавают или где спят медведи, он давал тебе объяснение, которое ты действительно понимал.
Единственное, когда он был строг, это если видел, что мы поступаем жестоко. Этого он никогда не позволял.
Я скучаю по нему. Боже, как я по нему скучаю.
Хотел бы я, чтобы он увидел этого ребенка. И я бы хотел, чтобы он встретил Риону. Он бы восхищался ее огнем и решимостью.
Все мои воспоминания об отце хорошие.
Единственное, о чем я жалею, это о невысказанном. То, что я должен был сказать ему, когда узнал, что мы не кровные родственники. Но у меня не было шанса.
Иногда возможность выпадает один раз и больше никогда.
Я думаю о Рионе, возвращающейся в Чикаго в одиночестве.
Я думаю о нашей прогулке среди берез. Пока Бо не прервала нас, я хотел сказать Рионе, что никогда ни к кому не испытывал таких чувств, как к ней. Что я думаю, что влюбляюсь в нее.
Я почти сказал это.
Хотел бы я это сделать.
Момент прошел. И больше не наступит.
— Что случилось? — тихо спросила меня мама.
— Я думаю… Я мог совершить ошибку с Рионой, — говорю я ей.
Она смотрит на меня своими ясными голубыми глазами. У Эллис тоже были голубые глаза. Но я предпочитаю думать, что мои глаза достались мне от матери. Мое чувство юмора и умение готовить — тоже. От Вайи — желание заботиться и защищать людей, которых я люблю. И средства для этого. Он научил меня охотиться, стрелять и даже драться. Он всегда говорил: не спеши с кулаками. Но борись за то, что имеет значение.
— Большинство ошибок можно исправить, — говорит моя мама.
— Я обещал тебе, что на этот раз вернусь домой навсегда, — говорю я ей.
Она улыбается мне, морща уголки своих красивых голубых глаз.
— Я не волнуюсь, — говорит она. — Ты вернешься, когда придет время.
Я вижу, что она действительно это имеет в виду. Моя мама никогда не говорит того, что не имеет в виду.
Я отдаю Бо ключи от грузовика. Она не спрашивает, куда я еду, потому что уже знает.
Я выбегаю из больницы и бегу трусцой к стоянке такси.
— Мне нужно в аэропорт, — говорю я водителю.
Тишина в офисном здании почти оглушительна.
Анджела ушла домой на ночь, остались только дядя Оран и я.
Прогулка до его кабинета кажется долгой. Я слышу каждый мягкий стук своих ботинок по ковру, а также мягкое гудение света.
У дяди Орана самый большой кабинет в фирме. Даже больше, чем у Джейсона Брайара или Виктора Вайса. Это красивая комната, с полками от пола до потолка, заставленными дорогими книгами в кожаных переплетах. Стены покрыты старинными картами и ботаническими образцами в рамочках. Массивный расписной глобус стоит на золотой подставке рядом с рабочим столом дяди Орана, который был сделан из старых корабельных бревен, как стол Резолют6 в Овальном кабинете. На рабочем столе чисто, если не считать его ручки Caran d’Ache за 1200 долларов и ножа для писем, похожего на средневековый меч.
В его кабинете приятно пахнет пчелиным воском, сигарным дымом и бренди. Аромат самого дяди Орана, который всегда был одним из моих любимых. Если дядя Оран приходил, это означало, что я могла подслушать хорошую беседу и шутки без цензуры. И секреты тоже. Потому что у Орана всегда были секреты.
Его дверь приоткрыта всего на дюйм. Я раздвигаю ее чуть шире, чтобы войти внутрь.
Оран сразу же поднимает голову, его темные глаза глубоко затенены. Единственный свет в его кабинете исходит от лампы на столе.
Я не могу понять, удивлен он моим появлением или нет. Все, что он говорит:
— Ты вернулась.
— Да, — говорю я.
— А где твой красавчик-телохранитель?
— Дома. В Теннесси.
— Ах, — говорит он, кивая и откладывая ручку. — Значит, ты отпустила его.
— Я не думаю, что мне нужно постоянное наблюдение больше. Поскольку Джинн мертв.
Я внимательно слежу за его лицом, когда говорю это. В поисках ответа.
На этот раз я вижу, что в его глазах мелькнуло что-то… не удивление. Я думаю, что это гнев.
— Наемник мертв? — спрашивает он.
— Точно.
— Ты уверена?
— Я смотрела, как он умирает. Потом я похоронила его в поле. Так что да, я бы сказала, что он чертовски мертв.
Дядя Оран откинулся в кресле, сцепив пальцы перед собой.
— Ты всегда так прямолинейна, Риона. Так откровенна.
— Ты хвалил меня за мою честность, когда я была ребенком.
— Это так, — кивает он. — Пойдем… присядем.
Он жестом указывает на кресло напротив своего стола. Это большое кресло с удобной обивкой. Я сидела в нем десятки раз. Сегодня оно выглядит по-другому. Прямая спинка и жесткие ручки выглядят сурово и непреклонно. Они напоминают мне деревянные стулья, используемые для пыток током заключенных.
Я сажусь напротив него.
— Мне не нравится этот наряд, — говорит дядя Оран с усмешкой. — И прическа. Мне жаль говорить, моя дорогая, но ты выглядишь не лучшим образом.
Я могу сказать тоже самое дяде Орану. Морщины на его лбу глубже, чем я когда-либо видела, а мешки под глазами похожи на синяки. Мне кажется, он даже похудел. Его костюм, обычно так безупречно сидящий, кажется, свисает с плеч.
Вместо этого я говорю:
— Это была странная пара недель для меня. Очень странная.
— Ничто так не успокаивает тревожную неделю, как выпивка, — говорит дядя Оран.
Он встает и подходит к глобусу. По прошлым визитам я знаю, что в нем спрятано несколько
