На следующий день – День Самого Главного Праздника Лета, когда весь персонал лагеря, все родители счастливых детей и сами счастливые дети сконцентрировались в зрительном зале, я, пользуясь моментом, пробралась в административный корпус и ухитрилась позвонить домой. Из кабинета директора!
– Аля, ты здорова? – всполошилась бабушка.
– Бабуля, передай родителям, что если они меня не заберут отсюда… если срочно не заберут…
– Боже мой, деточка, что случилось? Ты вновь попала в изолятор?
– Нет, – прорыдала я в трубку, – но больше здесь я не выдержу ни дня!
– Надо потерпеть, милая. Родители с Лизой уехали в Мисхор, никто тебя забрать не сможет!
– Ах вот как, они уехали! Мой любимый Мисхор! Да еще и с Лизкой?! А как же я? Мне что – пропадать среди врагов?
– Аля, прекрати свои штучки, не нервируй меня, – бабушка шумно вздохнула. – Родители тоже имеют право отдохнуть.
– Отдохнуть от меня, я правильно поняла? Тогда… тогда… передай им, бабулечка, что теперь, когда они вернутся, найдут меня под кустом крапивы с ножом в сердце! – И бросила трубку.
Дверь распахнулась, и я увидела директорскую секретаршу, вредную жирдяйку Катю.
– Это как понимать?! – возмущенно возопила она. – Как ты сюда попала, кто впустил?
– Ну… вас не было на месте, – залепетала я, – а мне очень срочно нужно было позвонить, понимаете, ну очень!
– Так, фамилия, имя, из какого отряда? – отчеканила жирдяйка Катя, уперев руки в боки.
Это был конец. Теперь они сообщат на работу родителям, маме объявят строгий выговор, может быть, с занесением в личное дело. Отца ославят на общем собрании Союза писателей, больше никогда не выпустят за границу и не дадут путевок ни в Мисхор, ни в Коктебель, ни в Сочи. Это будет позор, такой позор, каких в нашей семье не случалось еще.
Выхода не было, только спасаться бегством. Но секретарша каменным столбом стояла в дверях, преграждая путь.
Я вспомнила прием, которому научил меня мой дворовый приятель. Слегка взвыла (чтоб себя раззадорить), согнулась пополам и, разбежавшись, головой, как торпедой, врезалась в ее мягкий живот. Она вскрикнула и попятилась, освобождая дорогу к моему избавлению.
Пулей долетела я до своего любимого куста крапивы, за которым была давно облюбованная мною дырка в заборе. Точнее, узкая щель, в которую мог просочиться лишь дистрофик. Ну и я, худосочная Аля, спасающаяся от неизбежного наказания. Все мосты были сожжены. Все ходы к отступлению обрублены. Стремительной безнадежной змейкой проскользнула я через дыру и, задыхаясь от ужаса происходящего, устремилась в глубь леса, взяв курс на автомагистраль.
В тот год ходили слухи, что в этих лесах бродит сбежавший из психбольницы «голый Вася», который отлавливает заблудших девочек, чтоб сделать с ними что-то невообразимое. Каждую ночь, перед сном, мы шептались в палате о всяких ужасах, витающих в воздухе, подхватывали их пылкой детской фантазией и с умопомрачительными подробностями своими словами доводили до логического, как нам представлялось, завершения.
Я бежала довольно долго и, запыхавшись, решила передохнуть. В горле пересохло. Присела на пенек и огляделась. В траве заалела спасительная земляничка. Наклонилась, сорвала и увидела целое ягодное скопление – вот счастье! Быстро-быстро сорвать и запихнуть в рот ароматнейшее лакомство, ни с чем не сравнимую вкусноту. Ни разу за лето не удавалось мне поесть «от пуза» любимую ягоду. В выходные дни нас никогда особо не баловали посещениями. Как правило, родители, пользуясь отсутствием обузы в лице детей, пребывали во всякого рода разъездах и потому к нам наведывались крайне редко. Мы с Лизой привыкли к этому и относились с пониманием к родительской занятости. Но даже в те исключительные дни, когда нас навещали, отчего-то клубнику-землянику никогда не привозили. «Она быстро портится, не довезем», – объясняла мама, выгружая не столь быстро гниющие яблоки, морковку, редиску да карамельки «Мечта» с печеньем «Курабье» – на сладкое. Мы были рады любым гостинцам и только сглатывали слюну, украдкой взирая на детей, уплетающих из стеклянных банок клубнику, пересыпанную сахаром. Конечно, она выглядела хлипкой, потерявшей былую упругость и внешнюю привлекательность и, разумеется (как я себя убеждала), была уже подкисшей, но этот головокружительный запах – запах недостижимого счастья сопровождал меня всю жизнь.
Я обожала землянику!
И конечно же забыла про все на свете, увидев такое богатство прямо у себя под сандаликами. Упав на четвереньки, зарылась в земляничную заводь, торопливо срывая и отправляя в рот ягоду за ягодой.
– Девочка, ты что-то потеряла? Или потерялась? – услышала я вкрадчивый голос откуда-то сбоку.
Глянула в ту сторону и вздрогнула от неожиданности – из-за дерева осторожно выглядывает незнакомый дядька.
– Я… это… ягодки собираю, – отвечаю торопливо, поднимаясь и судорожно одергиваясь.
– Ягодки, говоришь? Ты одна здесь? Иди-ка сюда.
Ужас сковывает меня.
– Смотри, что покажу… – Он выходит из-за дерева, придерживая рукой штаны. Штаны спущены.
«Голый Вася!» – пульсирует сумасшедшая мысль.
– А у меня папа – милиционер, – говорю я дрожащим голосом. – Он ждет меня вон там, – машу я рукой в сторону.
– Где-где? – переспрашивает маньяк, медленно наступая.
– Паа-паа-а! – невообразимым басом реву я и, рванув через бурелом, улепетываю, не разбирая дороги.
Каким-то чудом через четверть часа ноги сами вынесли меня на автомагистраль.
До дома меня подбросил дедушка-ветеран, такой же старенький, как его «Победа». Всю дорогу с нервным задором я пела ему пионерские песни, и потому, наверное, он не стал требовать оплаты. Пожалел ребенка.
Но кто же это придумал, что детство – самая беззаботная и счастливая пора?
Меня почти не ругали тогда. Так, отшлепали для проформы, чтоб неповадно было. Зато больше не отправляли одну в лагерь, уяснив, наконец, что это снова будут безнадежно выброшенные деньги за путевку.
Эх, жаль, что девчонкам о «голом Васе» не могла уже рассказать! Ну почему же он не возник на моем горизонте до побега из лагеря? Сколько ночей можно было бы интриговать народ, изобретая все новые жгучие подробности, удерживая на себе таким образом внимание публики…
Я некоторое время помучилась невозможностью поделиться этой страшной тайной, но в конечном итоге, не выдержав, выдала ее Лизе. Взяв с нее предварительно клятву о неразглашении.
– Алька, – разволновалась она, – ну почему же мне никогда не попадаются на жизненном пути маньяки? И как же это ты умудряешься влипать в такие истории?
– Лиза, ну ты же обещала, – сделала обиженное лицо я.
