Все гладил Маринку, гладил, пробираясь пальцами в самые недоступные места, якобы с целью получше промыть, чтобы и следа от крови не осталось. А сам получал такое небывалое удовольствие, что непреодолимо захотелось продолжить 'банкет' прямо здесь, под упругими теплыми струями воды. И так кстати вспомнил, что и с себя не мешало бы смыть 'следы Маринкиного позора'. Влез в ванну, благо раздеваться не было необходимости — так и прошагал через весь коридор в чем мать родила.
— Нет, зачем, уходи, — засопротивлялась Марина, пытаясь увернуться от его вездесущих рук. Как будто бы только что не наслаждалась его ласковыми прикосновениями, как будто неприятны ей были его наглые внедрения туда, где как раз и должно было, по идее, собраться больше кровавых потеков. Ведь даже немножечко расставляла ноги, чтобы Андрею легче было туда добраться…
— Расслабься, — прошептал Андрей, прижавшись к ее мокрой спине и смело шагнув под струи. Руки его жадно, но ласково гладили небольшую упругую Маринкину грудь, по-хозяйски опускались ниже, наглые и требовательные…
Марина, несмотря на боль и обиду, 'подаренные' насильником, с нескрываемым наслаждением подалась навстречу. Тело ее послушно выгибалось под его руками. Голова сама собою откинулась назад и легла на плечо Андрея, предоставляя ему возможность собирать губами влагу с ее шеи. Сладкая истома охватила ее, хотелось чего-то эфемерно-возвышенного, сладкого наслаждения, праздника тела. И, почувствовав, как в ее ягодицы уперлось нечто большое, подрагивающее от прикосновения к ее распаленной страстью плоти, прижалась к Андрею еще сильнее, словно пытаясь захватить того нервного 'солдатика'. Руки Андрея заскользили вниз, трепетные пальцы проникли туда, где не так давно воевал тот 'солдат'. Марина застонала от удовольствия, сжала их, словно взяла в плен. Тело ее задрожало, руки засуетились, слепо нашаривая позади себя 'солдатика'. Ей так хотелось, чтобы он вновь рванулся в бой, чтобы снова терзал ее плоть резкими движениями, но, нащупав наконец его рукою, ужаснулась:
— Ой, нет, он слишком большой. Я не выдержу, у меня все болит… Не надо, хватит, хватит…
Андрею вовсе не хотелось причинять ей дополнительную боль. Но и отказаться от намерений было уже не в его силах. 'Солдат' был в полной боевой готовности, рвался на поле боя, и утихомирить его теперь можно было только одним способом.
— Маленькая, я теперь уже не смогу, — прошептал Андрей в самое Маринкино ухо, в то же время пытаясь просунуть пальцы поглубже, отчего Марина издала сладострастный стон. — Уже поздно, лед тронулся. Я не хочу делать тебе больно, малыш, но с ним что-то надо делать, его как-то надо унять. Я без твоей помощи не справлюсь…
Марина, хоть и молила о пощаде, на самом деле совершенно не желала, чтобы все закончилось. Нет, теперь уже ее и саму сложно было остановить — разогрел ее Андрюша не на шутку. И тем не менее действительно боялась боли. Насколько приятнее были прикосновения его рук, его нежно-нахальные пальцы…
Но нельзя ведь думать только о себе! Как ни странно, невзирая на то что Андрей взял ее силой, против воли, лишил девственности, даже не заметив этого, не восхитившись ее чистотою, Марине ужасно, просто до умопомрачения, хотелось сделать ему приятное, хотелось отблагодарить за то наслаждение, которое ей подарили его руки. Она опустилась на колени, взяла в руки 'воина' и несколько мгновений любовалась им: надо же, какой большой, какой упругий. Гладенький, даже приятно держать его в руках. Чуточку осмелев, прикоснулась губами к самому кончику. 'Солдат' весьма ощутимо вздрогнул, напрягся, кажется, еще больше. Марина не знала, что нужно делать. Она, конечно, слышала об оральном сексе, знала, что обозначает это понятие, но сама никогда к этому не была причастна. Больше того, раньше содрогалась от одной мысли, что 'это' можно брать в рот, к 'этому' можно прикасаться языком. Теперь же 'это' не вызывало содрогания. Непривычное — да, волнующее — да, противное — нет. Нет, противно не было. Напротив, от 'воина' веяло такой силой, мощью. Ему хотелось покоряться, его хотелось покорять. И Марина, сложив язычок трубочкой, самым кончиком его несмело прикоснулась к 'воину'. Противно не было. Но и приятности особой она тоже не ощутила. Нет, ласкать руками — может быть, почему бы и нет, ведь это даже приятно. А вот языком… Ой, нет, ничего не получится…
И Марина вновь встала во весь рост.
— Ну что же ты, — разочарованно протянул Андрей. — Детка, я не смогу его так просто утихомирить. С ним надо что-то сделать. А причинять тебе боль я не хочу.
Марина прижалась к нему, ответила просительно:
— Не могу… Знаешь, я думала, сумею, но не могу. Пусть лучше снова будет больно…
Домой Марина возвращалась в сопровождении Андрея — Лариска решила остаться на даче в теплой компании своего Вовчика. Позвонила домой, уж в который раз воспользовавшись лояльностью родителей, как обычно сославшись на то, что заночует у мифической подружки. Андрей настаивал, чтобы и Марина поступила так же, отпросилась на ночь, да только с ее родителями такой номер не прошел бы ни при каких условиях и ни при каких обстоятельствах. Родители держали Маринку в строгости. Ладно еще — прийти поздно, хотя и это не приветствовалось, а уж ночевать — только дома. Никаких подружек, никаких иных 'уважительных' причин быть не могло: девушка должна спать дома. И точка.
Впрочем, Марине и самой не хотелось оставаться. Вернее, душою она готова была остаться на этой даче навечно, а вот тело ее против этого возражало категорически — больно было сидеть, больно было ходить. Только лежать можно было почти комфортно, без боли, да разве ненасытный Андрюша позволил бы ей лежать без дела?
Добирались до города последней электричкой. Кроме них в вагоне ехало еще четыре человека: одна парочка и двое пожилых людей. Молодежь, невзирая на присутствие посторонних, к моменту появления в вагоне Марины с Андреем достигла того момента, когда дальше — только непосредственный контакт. Несмотря на то, что еще несколько минут назад они с Андреем и сами занимались тем же, смотреть на влюбленных было противно: не надо бы так-то, при посторонних, некрасиво это, пошло…
Только сели на скамейку, как Андрюша, не теряя времени даром, тут же запустил загребущие свои ручищи под Маринкину блузку. Та резко одернула его, не слишком, впрочем, рассчитывая на успех. Однако Андрей почему-то послушно убрал руки. Шепнул на ушко:
— Только я тогда пересяду. Я не могу просто так сидеть рядом с тобой. Раз нельзя трогать, я буду на тебя смотреть.
И, устроившись напротив Марины, впился в нее взглядом. Та смущалась, отворачивалась, почему-то краснела, хотя куда уж ей после всего, что между ними произошло, краснеть? А Андрей, словно издеваясь, все смотрел и смотрел. И если поначалу взгляд его был слегка насмешливый, то вскоре усмешка пропала, уступив место задумчивости. О чем он думал, о чем размышлял в ту минуту? Или о чем мечтал?
