Шестнадцатый дубль прошел как по маслу.
«Но в том-то и смысл бытия, чтобы семь раз упасть и восемь подняться на ноги».
Пауло Коэльо.
«Алка, конечно, роскошная баба!» Взгляд Бориса заскользил по обнаженной женской фигуре, смутно белевшей в предутреннем свете. Узкие щиколотки, длинная стройная нога, согнутая в колене и небрежно перекинутая через его волосатую конечность, нежная полусфера бедра, тонкая талия, плоский животик с аппетитным пупком… Черт, здесь и папа римский станет Казановой! О чем только думал Господь, создавая подобную конфигурацию? Мог бы и предвидеть Всевышний, что рядом с такой женщиной все мысли концентрируются скорее в головке, чем в голове. Мог бы и пожалеть Отче сынов своих: деньги-то зарабатывать как раз головой приходится».
Из окна повеяло свежестью, и он, слегка приподнявшись, потянул за край скомканную в ногах простыню. Рядом раздался сонный вздох, и поворот на девяносто градусов превратил тело жены в симпатичный калачик, идеальную, энергетически уравновешенную форму. Борис прикрыл беззастенчиво дрыхнувшую форму легкой тканью с сожалением, ибо прятать такое тело под тряпками все равно что покрывать платину бронзой. За окном уже совсем светло. Лето. Июнь. Ранний рассвет, поздний закат. Отлично, больше света — меньше тьмы. Интересно, придет ли на банкет Степан Егорыч? Приглашение ему послано официально, по почте, все чин чином. Хотя академик Уфимцев — ярый противник научных идей Бориса. Почему? Из упрямства, свойственного старикам, или доктор физических наук, профессор Глебов действительно не сумел найти убедительных доказательств своей теории? Уфимцев — авторитетный ученый и честный мужик, но он так и не воспринял идею Бориса. Ну что ж, и на старуху бывает проруха, вернее, на старика. Что касается его, Бориса Глебова, так он уверен. На все сто! Энергетические поля действуют на клеточном и субклеточном уровнях, уважаемый Степан Егорыч! Борис поверил в это еще тогда, почти двадцать лет назад, когда в одиночку, кустарно, по ночам мастерил свой аппарат (о котором, кстати, до сих пор никто не знает). И когда скупал для опытов крыс у мальчишек — тоже верил. А уж когда они вытащили с того света Серегину подопечную, эту умирающую телевизионщицу, кандидат наук Глебов почувствовал, что не зря коптит небо и его голова вполне приспособлена для мыслительной деятельности. Cogito, ergo sum[1], так сказать. Может быть сейчас, когда он получает Госпремию СССР, Уфимцев перейдет, наконец, из оппонентов в союзники?
На прикроватной тумбочке истошно заверещал звонок. Черт, сколько раз просил купить другой будильник! Этот проклятый неврастеник не будит — скандалы по утрам закатывает. Борис с силой нажал кнопку звонка и посмотрел на циферблат: шесть. Пора переходить в вертикаль. Хотя минут десять в запасе есть. Он ласково провел ладонью по выпуклым позвонкам.
— Алка, — шепнул в изящное ушко.
— Ко-о-отик, спать хочу… — простонал сонный голос.
— У нас еще десять минут. Успеем. А потом поспишь.
— М-м-м. — Ушко вместе с пепельной гривой скрылось под простыней, с силой натянутой на голову.
Все, забаррикадировалась, теперь хрен подступишься! Вот уж точно: бойся своих желаний, ибо они исполняются. Пожелал красотку — получи мучения. Хорошо, хоть головной болью не прикрывается. Он легонько шлепнул мягкую полусферу и со вздохом поднялся с кровати.
— Котик, молоко и сыр в холодильнике, кофе и кекс на столе, — донеслось от подушки сонное бормотание.
— Хорошо, спи. Я найду.
Черт, сколько раз просил не называть «котиком»! Сколько вдалбливал, что ненавидит две вещи — сахар и пошлость. А это идиотское «котик» — и то, и другое. Ну хоть кол ей на голове теши! Борис взял заботливо приготовленную с вечера одежду и посмотрел на спящую жену. Пожалуй, он не прав. Требовать мозгов от такого телесного совершенства — гневить Бога. Создатель наверняка творил его жену не наспех. К тому же Творец и про душу не забыл. Алка — девчонка добрая, заботливая и веселая. А он на то и мужик, чтобы прощать бабские глупости. Вот предательство прощать нельзя. Никогда! Но в Алле он уверен на все сто. Здесь и плеваться для верности не надо — рога ему не грозят. Радоваться нужно такой жене, а не брюзжать. Хотя и дураку ясно, почему он сейчас ворчит. Как говорит Иваныч, кит воркоче, бо кашку хоче. Борис хмыкнул. А кто бы не хотел, когда его жена — мечта каждого мужика? Он не слепой, видит, какими глазами на нее другие пялятся и облизываются, точно коты на сметану. Прикрывая дверь спальни, Борис улыбнулся: никак не привыкнуть, что такое чудо рядом с тобой длинными ножками по жизни топает.
В ванной у него перехватило дыхание. Уже два месяца, как принимает холодный душ по утрам, а все никак не адаптируется к воде — ледяная. Зубы ломит, если случайно в рот попадает. Растираясь грубым полотенцем, еще раз прикинул расклад сегодняшнего дня. Вроде все должно быть о'кей.
В институтских коридорах было пустынно и тихо. И неудивительно: семь тридцать. Нормальный народ еще только кофеек попивает — взбадривается перед рабочим днем. А кому повезло меньше, трясется в переполненном муниципальном транспорте или торчит в пробках. Трудовая Москва стала на белы ноги; как говорится, хочешь есть калачи — не сиди на печи.
— Здравствуйте, Борис Андреич! Опять ни свет ни заря?
— Доброе утро, Марья Никитична! Дела. Сами знаете: вскочишь пораньше — шагнешь подальше.
— Да вы уж и так вон куда шагнули, — уважительно заметила старушка в темном сатиновом халате, наматывая на швабру половую тряпку. — Молодой, а доктор наук, профессор.
— Не так уж я и молод, — рассмеялся Борис. — Но на добром слове спасибо.
— Вам спасибо, Борис Андреич.
— А мне-то за что?
— Человека в людях видите, нос не воротите от простого народа. А то начальник-то этот, прости господи, нас не за людей — за мух каких держит. А еще ученый, заместитель директора! За двадцать лет, что я здесь убираюсь, слова не сказал, все в сторону глазом косит. Да еще брезгливо так, точно мы грязь какая, обойдет и нос платком прикроет: дескать, воняет ему. А что воняет-то? У меня лабратория ваша сияет как хрусталинка: ни пылинки, ни соринки. Дома так не убираюсь, как здесь.
— Что это вы так сурово с утра настроены, Марья Никитична?
— Слава тебе, Господи, наконец-то на пенсию уходит! — не ответила на вопрос уборщица. — Выключили из начальников-то — теперь поймет, как простому человеку на этом свете жить. — И, сердито громыхнув ведром, удалилась по коридору.
Борис толкнул дверь и вошел в лабораторию, пахнущую чистотой и обласканную старанием чистоплотной Марьи Никитичны — терпеливую, преданную, знающую поражения и победы, не предавшую ни разу. Он вспомнил ту — четырехлетней давности — беседу, краткий разговор, сперматозоидом оплодотворивший ждущую решений ситуацию.
