– Смерть Филиппа всех нас выбила из колеи, – сказал он очень быстро, – и каждый чувствует себя виноватым. Даже Ален, которого там не было.
– Но я, я там была! – резко вскрикнула она. – И когда я поняла, что очень хочу спать, я предупредила эту идиотку Мадлен! О, ты не обязан верить мне на слово, ты можешь пойти и спросить у нее!
С недоверием он смотрел на нее в упор, не находя, что ответить. После небольшой паузы она продолжила, задыхаясь:
– Ты знаешь Мадлен, она нянчится всегда с детьми Готье и только с ними! Поль здесь, Филипп там, другие для нее не существуют. Я сказала ей, что собираюсь спать, я ей сказала! В любом случае, Филипп, она его слишком опекала, она хотела, чтобы он оставался около складного стула, на котором сидела. Ты представляешь, как он хотел там остаться?
Мадлен ни о чем этом не говорила. После смерти своего внука она отупела, съедаемая печалью, и никто ее не спрашивал. Винсен худо-бедно восстановил хронологию драмы. Хелен была первой, кто заметил исчезновение Филиппа. Она безуспешно его искала, в то время как Сирил побежал к овчарне, чтобы предупредить Алена. Тот шел вдоль реки пока не обнаружил тело маленького мальчика, которое медленно плыло по течению. Он нырнул, зная, что пришел слишком поздно, вытащил его из воды, упорно пытался вернуть к жизни. Что касается остальных: Магали спала, Мадлен вязала, но никто не высказал прямого обвинения, даже Готье.
– Ты ее предупредила, ты уверена? – спросил он медленно.
Магали покачала головой, и он увидел, что глаза ее полны слез.
– Она, конечно, не захочет признать это… К тому же мои слова ничего не значат, я ничто! Я говорю это тебе, а ты сомневаешься, представь, что подумают остальные!
Она говорила с такой горечью, что он вдруг почувствовал себя неудобно. Он подошел к креслу, встал перед ней на колени.
– Я тебе верю, – пробормотал он. – Но надо все это забыть…
Растерявшись, он не знал, что еще ей предложить. Упреки Мадлен не воскресят маленького мальчика и будут только мучить Готье и Шанталь.
– Конечно, – ухмыльнулась она, – ты защищаешь свой клан, а я не являюсь его частью. Проще, если все будут думать, что это моя ошибка.
– Но это неправда, никто никогда не…
– Ой, перестань, ладно? Я давно научилась вас понимать! У нас кошку называют кошкой. У вас же все молчат. Выслеживают, подозревают, но молчат!
Она занервничала, ее подбородок затрясся. Винсен задумался – не возненавидела ли она его вместе со всеми Морванами.
– Я не совсем безответственная, даже если и делаю глупости, – добавила она прерывисто. – Но я не выношу, когда ты меня осуждаешь!
На этот раз она на самом деле заплакала, и он ощутил внезапное сочувствие к ней.
– Магали, любовь моя… – начал он.
– Избавь меня он твоих речей! – она оттолкнула его. – Ты никогда не бываешь искренним, ты слишком хорошо воспитан для этого! Единственный, кто непосредствен, кто любезен, – это Ален! По крайней мере, он меня уже долгое время не упрекает…
– Ну, тогда тебе надо было выходить замуж за него! – ответил Винсен.
Как только он произнес эту фразу, он тут же пожалел об этом. Он знал пристрастия своего кузена, и не было никакого повода ревновать к нему. Конечно, Ален всегда был близок Магали, был ее другом. Он первым заметил, что она пьет, забирал ее иногда вечерами до смерти пьяную. Он ухаживал за ней не осуждая ее, занимался спокойно детьми вместо нее. И к тому же Ален жил рядом с ней круглый год, в то время как он работал в Париже. Да, Винсен испытывал иногда некое неудобство, когда думал об их близких отношениях, и некую горечь, когда он видел своих сыновей и дочь прыгающими с радостными криками на шею Алену.
– Тебя никогда здесь нет, Винсен… Ты предпочел карьеру, это не моя ошибка!
– Это ты не захотела поехать со мной, – сказал он спокойно.
– К твоей бабушке? Только и мечтаю об этом!
– Нет, если бы ты приехала, мы бы могли жить, где угодно. Там, где тебе хотелось бы. Я живу на авеню Малахов только потому, что я один.
– И очень счастлив быть один! Клара заботится о тебе лучше, чем это делала бы я, правда? Она дает ужины в честь господина судьи! Еще с твоим отцом она любила устраивать званые вечера, она их обожает!
Он с трудом переносил, когда она вспоминала о Шарле, и напрягся. Несмотря на все усилия, ему не удалось забыть, как она радовалась кончине его отца. Тогда она думала, что Винсен откажется от своего поста в Париже, что он больше не будет чувствовать себя обязанным стать великим судьей, и не понимала его упрямства.
– Она всех вас превратила в детей, – продолжала Магали. – Даже меня она хотела взять под свое покровительственное крылышко! Огромное спасибо!
Чтобы обратить его внимание на свои слова, она бросила шляпу в другой конец комнаты.
– Вам следует одеваться так, моя крошка, держаться так, не говорить этого… И ты еще спрашиваешь, почему я поселилась здесь?
Ему нечего было ответить, после каждой ссоры с ней он чувствовал себя немного опустошенным. Она открыла сумку, нашла флакон с таблетками, открыла его, но он поспешил к ней и выбил его из рук.
– Ты издеваешься надо мной? – прорычал он. – Ты будешь это делать у меня под носом?
В ярости он подошел к корзинке для бумаг и вытряхнул туда все таблетки.
– Ты не будешь рыться в помойке, я надеюсь? Он подошел к ней, взял за руку, пытаясь заставить ее подняться.
– Сейчас ты пойдешь со мной, мы присоединимся к остальным. А если ты не в состоянии вести себя спокойно, иди в кровать!
В злости Винсена было что-то неожиданное, почти приятное. Ей казалось, что он всегда был слишком любезен, просто идеален, и подсознательно она хотела его как-нибудь спровоцировать, чтобы он отреагировал. И когда он открыл дверь, она прислонилась к нему.
– Поцелуй меня сначала, – прошептала она.
– Оставь меня в покое! – ответил он, отодвигая ее.
После нескончаемого дня, за которым последовал мрачный вечер, Валлонг обрел спокойствие ночи. К десяти часам все поднялись наверх спать, и только Ален остался в библиотеке на первом этаже. Он хотел найти там какую-нибудь книгу. Он знал, что в своей комнате в овчарне он не заснет, желания же идти к Жану-Реми на мельницу у него не было. Около него он мог бы немного утешиться, но предпочел один противостоять гибели маленького Филиппа.
Расположившись в глубоком кожаном кресле темно-коричневого цвета, он листал альбом, посвященный художникам Возрождения. Когда семья была здесь – и в особенности Винсен, – он редко бывал дома. В овчарне, где уже несколько лет все было оборудовано для ведения сельского хозяйства, он устроился на втором этаже. В течение нескольких месяцев он работал не покладая рук, чтобы переделать старый сенной сарай в большую удобную комнату с низким потолком и неприкрытыми балками, где он мог бы спрятаться, когда хотел. Конечно, там было немного жарко летом, немного темно, но, по крайней мере, там он чувствовал себя дома.
