Аля сразу заказала две текилы: на трезвую голову она слишком остро чувствовала все липкие, удивленные, неприязненные и слишком внимательные взгляды. Проверила мессенджер — он был переполнен клятвами вот-вот-вот практически уже немедленно добраться наконец до бара. Вздохнула и опрокинула первый шот. В отличие от московских клубов, где текилу пьют в классическом варианте: «лизни-опрокинь-кусни», иногда слизывая соль с живота девушек, а закусывая лаймом из их губ, — здесь не выпендривались. Кто-то пил ее в коктейлях, местные — чистой и маленькими глотками, остальные окунали ломтик лайма в соль и так закусывали без всяких ритуалов.
Местная текила показалась ей вкуснее и ярче той, что она пила раньше. Но, может, просто показалась: здесь, в вязкой духоте, среди непривычных запахов и вещей, все чувствовалось немного иначе, словно сам воздух страны был особой, остро-кислой приправой ко всем блюдам и впечатлениям.
После третьего шота вдруг словно лопнул мутный пузырь вокруг головы, и музыка зазвучала громче, цвета стали ярче, а люди вокруг дружелюбнее. И вовсе они не пялились на нее с неясными намерениями, а восхищались ее смелостью и красотой. И чего она дергалась?
После четвертого в глазах начало прыгать, а странная, незнакомая музыка позвала танцевать. Лодыжка мягко напомнила о себе, но Аля пообещала ей не увлекаться, и та успокоилась, словно и правда поверила. Мессенджер молчал, последнее, что написали итальянцы, — что они уже пьют кофе и выдвигаются. Как раз можно успеть разогреть публику на танцполе, а то эти колонизаторы в пробковых шлемах топтались, как на вечере «Кому за 60».
Туристы с радостью подхватывали за Алей ритм, но стоило попасть им в руки, они все неизбежно начинали танцевать то ли сальсу, то ли бачату, то ли некую усредненную латину, подхваченную из голливудских фильмов.
Местные были повеселее — но тоже не относились к народам, у которых ритм в крови. Возможно, стук ритуальных барабанов им бы понравился больше, но такого тут не ставили.
Вечную классику — «ламбаду» и «макарену» — сменили мировые хиты прошлого лета, их — какие-то незнакомые Але местные песни, более медленные и мелодичные. И этим сразу воспользовался один из местных. Он сразу положил Але руку на талию и притиснул к себе так плотно, что она без всяких вербальных комплиментов поняла, что ему очень по вкусу пришлось ее короткое платье. На следующий танец ее перехватил еще один местный парень. Она с трудом отличала их друг от друга — невысоких, едва выше ее ростом, коренастых, с широкими лицами и унаследованным от индейцев чуть-чуть высокомерным и презрительным выражением лица. Этого не могла исправить даже улыбка.
После четвертого танца и четвертого подряд кавалера Аля покачнулась: кажется, пора было передохнуть. Она добралась к своему месту за стойкой — там обнаружился еще один шот текилы, который она тут же опрокинула в себя. И ее телефон. Оказывается, она оставила его тут, отправляясь танцевать, и он мирно ее дождался. Все-таки зря наговаривают на местный криминалитет.
В окошке мессенджера мигало два десятка сообщений от бедовых Фабио и Энцо, которые многословно и витиевато извинялись перед ней за то, что опять не удержались и выпили прямо за ужином. А там по второй, по третьей… И, кажется, они уже никуда не дойдут.
Аля вздохнула и приняла волевое и взрослое решение дальше судьбу не испытывать и прямо сейчас отправиться домой. Все-таки одинокая девушка в баре и девушка с двумя друзьями — два совершенно разных формата. Она вообще-то рассчитывала на второй, а к последствиям первого готова не была.
Но когда она вышла на улицу, стало понятно, что последствия уже наступили.
11
Аля узнала своего первого сегодняшнего партнера — того, кто прижимал сильнее всех и терся наглее. Он стоял впереди, а за ним толпилось еще пять или шесть таких же молодых, смуглых и наглых. Чем-то очень похожих друг на друга, и уж точно похожих взглядами — хищными и грязными, в которых настолько явно читалось, что они собираются сделать, что Аля как-то сразу, без борьбы, потеряла надежду.
Поврежденная лодыжка ныла, жалуясь, что никто не сдержал обещания ее поберечь. Можно было бы и наплевать, перетерпеть боль, но бежать в босоножках на каблуках было нереально, а расстегивать их дрожащими от страха и опьянения пальцами — слишком долго.
Аля безнадежно оглянулась по сторонам — она ведь так тщательно изучала печально известные районы Мехико, далеко обходила опасные места, всегда садилась в метро только в женские вагоны и уехала оттуда, ни разу даже не почуяв неприятности.
И расслабилась.
Зря.
Страх ударил в голову темной горячей волной, растекся горькой желчью по языку. Темные фигуры почти незаметно сдвинулись с мест, сужая кольцо. Над головой гремела музыка, придавая сцене нереальный, кинематографичный оттенок.
Напряжение звенело в воздухе, и Аля боялась моргнуть — любое движение могло сорвать с паузы этот застывший во времени момент, и тогда уже ничего не отыграть назад.
Со стороны улицы раздался резкий окрик.
Аля вздрогнула и съежилась, готовясь к худшему, но почему-то ничего не случилось. Наоборот — словно кто-то разжал кулак и натянутые струны угрозы провисли, теряя ярость и силу. Пригнувшиеся, как хищники перед атакой, парни повернули головы, стали перетаптываться на месте, а вожак так и вовсе потерял к Але интерес и пошел к тому, кто их окликнул.
Только в этот момент она тоже осмелилась пошевелиться и медленно повернула голову.
И с удивлением узнала того, кто шел к ним из темной узкой щели между домами. До сих пор она видела сына хозяина, ее почти насильника, но и отменного любовника, только в окружении его семьи. Здесь, среди других мужчин, было заметно, насколько он отличается от них. Он был выше, стройнее, черты лица тоньше и строже.
И еще он был моложе. Или они выглядели старше своих лет?
Голос у него был властный, интонации резкие, слов она не поняла: говорили по-испански. Вожак огрызнулся — и получил в ответ длинную тираду. Аля даже не догадывалась, какие могли приводиться аргументы. Она поняла только, что он как-то убедил их уйти. Ворча, огрызаясь, но разомкнуть круг, выпуская ее из, казалось, безнадежной ситуации, уйти и раствориться на темных улицах.
Она не успела облегченно выдохнуть, потому что в этот момент он сделал к ней шаг, грубо обхватил запястье и поволок за собой туда, откуда появился — в узкую щель между темными домами, куда не добивал свет фонарей с улицы.
Затащил на несколько метров вглубь, дернул к себе, развернул спиной и надавил на шею и поясницу, вынуждая прогнуться. Задрал платье, звякнула пряжка ремня, и он даже не стал снимать с нее трусики, просто отодвинул их в сторону и засадил ей с размаху, зашипев — она, понятное дело, была совсем сухая. Но то ли его запах всколыхнул воспоминания о позапрошлой ночи, то ли тело поспешило избежать травм, но дальше дело пошло легче.
Аля уперлась ладонями в шершавую стену, выгибаясь и раздвигая бедра — и не понимая, что происходит: то ли ее все-таки насилуют, то ли она сама благодарит спасителя, то ли отдается молодому любовнику, не получившему свое накануне.
Все было странно и даже чуть-чуть нереально — адреналин в крови переплавлялся из страха в страсть, внутри росла тревожно-зудящая волна, и Аля вдруг с удивлением поняла, что еще чуть-чуть, буквально несколько движений — и она, кажется, кончит.
Но он не дал. Буквально на секунду или две раньше, когда внутри уже все сжималось, он резко оттолкнул ее, выходя, развернул лицом к себе и надавил на плечи, роняя на колени. Больно впился в кожу камушек, но она не посмела елозить, послушно открыла рот, и он засунул распухшую головку между ее губ. Она не успела даже их сомкнуть — почти сразу в горло выстрелили густые терпкие струи. Аля глотала, но по губам все равно стекало, а он стоял, откинув голову назад и явно наслаждаясь, и лицо у него было самодовольным и жестоким.
И красивым.
