Да, кстати. А доктора вообще могут носить шпильки?
— Это что еще такое? — вдруг раздается голос, и этот голос принадлежит мне — это я понимаю с небольшим опозданием. Черт, похоже, инстинкты бегут впереди меня.
Хмурюсь. Хан может делать все, что захочет, я ему не указ. И девчонка эта, мы все понимаем, уйдет в расход, так что у него все карты в руках.
Но отчего-то мой голос громом гремит в сарае, а глаза наливаются кровью, когда вижу, что докторша находится в его руках. Красная пелена простирается над разумом, ярость делает разгон от отметки в ноль до ста пунктов буквально за одно мгновение.
Хан разжимает руки, и докторша отпрыгивает резиновым мячом от него на безопасное расстояние, оборачивается в мою сторону, на звук голоса, и неверяще со страхом глядит на меня.
— Я спрашиваю: это что еще такое?!! — рычу, глядя на Хана.
— Амир, брат, — распахивает он руки ладонями вверх, будто показывая, что не делает ничего плохого. Улыбка скользит на губах, спрятанных в короткой бороде. — Развлекаемся немного с красавицей, по ее желанию.
Морщусь, как от дольки лимона. Оскомину набила эта ложь!
— Я тебя тут не развлекаться оставил, — припечатываю к месту, а после перевожу взгляд на девушку. Она дрожит, и тут замечаю, что вся ее одежда мокрая. Сквозь тонкий халат просвечивает рубашка и белье, и я сглатываю: черт, да я понимаю Хана! Сам бы не устоял перед таким аппетитным куском, вгрызся бы в него губами и зубами, зятянул потуже захват в холке и вбивался до белой пелены в глазах в молочное тело.
— Вы за это ответите, — лепечет Наташа, а у самой глаза горят огнем ненависти. — Рано или поздно.
Хан ухмыляется, я закатываю глаза. Черт, как же тебя угораздило оказаться в нашей клинике, да еще и приехать на такое задание, как приведение в чувство избитого, простреленного мужчины? А так жила бы себе да жила легкой свободной жизнью.
— Этот пес пришел в себя? — грубо спрашиваю, прогоняя видения, нарисованные ее внешним видом.
Она отрицательно качает головой.
— Ему нужно несколько часов, и только потом можно будет разбудить.
— Говорить сможет?
— Не могу сказать, все зависит от возможностей организма. — Она вдруг встряхивается, и снова изнутри ее глаз поднимается огонь сердобольности. — Вам нужно срочно везти его в больницу, понимаете? Иначе он умрет. Я сделала все, что могла, что было в моих силах, но все это ерунда. Без должного ухода, без повторной операции жить ему осталось недолго.
— А это и не требуется, — мрачно цежу, наблюдая, как Хан медленно проходит мимо, и плетется в дом, будто бы не при делах.
— Зачем тогда…? — непонимающе качает она головой.
— Хочу снова посмотреть ему в глаза, — быстро поясняю и подхожу к больному. Да уж, выглядит мужчина неважно. Я бы даже сказал, — смертельно. Странно, что ей удалось удержать за ниточку его жизнь, это о многом говорит. Жаль будет клинике терять такого специалиста, но другого выхода нет.
— Я все сделала, вы меня отпустите? — она складывает руки на груди, неосознанно принимая молитвенное положение.
Коротко вздыхаю.
Быстро подхожу к ней, хватаю за мокрый локоть и понимаю, что девчонка вся покрыта гусиной кожей от того, что так долго простояла в холодной влажной одежде. Отпинываю пустое ведро, в котором, судя по всему и была вода, и оно со звонким стуком катится к стене.
— Отпустим, но, когда он придет в себя и все расскажет. Поняла?
Она кивает головой. Недоверчиво, но все же.
— Куда ты меня ведешь? — снова упирается она каблуками в пол, но это ерунда — я легко могу сломить ее сопротивление, и вот уже девчонка плетется за мной.
Без слов отпираю кладовую, оглядываю ее содержимое и одной ногой вышвыриваю оттуда небольшую тележку с моющими принадлежностями и две треноги, на которых врачи устанавливают систему для больного.
Завожу ее внутрь. Места очень мало, но зато здесь она не сможет никому навредить и сбежать.
— Подождешь здесь, — говорю и стягиваю свой пиджак. Протягиваю ей его. — Держи.
Она возмущенно смеривает меня своим взглядом, и от этого у меня по коже бежит электричество. Снова. Ужасная, странная реакция.
— Отпусти меня, — жестко и смело говорит, стреляя глазами, как из винтовки, в мою голову, которую явно ненавидит. — Я сделала все, что от меня зависело.
Я бросаю пиджак на пол, выхожу и с шумом захлопываю дверь. Девушка бросается за мной, со всей злости начинает барабанить по двери с другой стороны.
— Пусти! Отпусти! Что ты себе позволяешь! — кричит она сквозь слезы, но я спешу поскорее покинуть это место. Мне не до женских слез, не до ее истерики, и я совсем не хочу видеть ее. Отчего-то эта докторша странным образом действует на меня, и это волнует, а я не хочу терять самообладания.
Хан стоит снаружи дома, облокотившись о косяк, лениво листая ленту в телефоне. Быстро шагаю к нему. Одной рукой хватаю за горло и буквально припечатываю к стене, поднимая его выше. Глаза у него расширяются, рот открывается, а лицо начинает краснеть. Под моим большим и указательным пальцем судорожно трясется ниточка его пульса, и я понимаю, что, надави еще чуть больше, — и все. Эти наглые глаза закроются навсегда. Хан хватается за мою руку, пытается противостоять, хрипит и кашляет.
Нагибаюсь к его уху и яростно шепчу прямо в ставшую бордовой от напряжения раковину:
— Еще раз распустишь руки, дотронешься до докторши…
Хан прикрывает глаза, показывая, что понял, принял, согласен. Отпускаю, и он тут же начинает кашлять, согнувшись, приходить в себя. Я разворачиваюсь и ухожу прочь — мне еще нужно встретиться с моим работодателем, которого мы называем по аналогии с крестным отцом дядей. И чувствую обжигающий ненавистью взгляд в спину, которым меня провожает Хан.
8
— Как наши дела, Амир? — мужчине напротив я обязан жизнью. Он подобрал меня с улицы в свое время, научил всему, познакомил с нужными людьми. Я не предан ему, как пес, но уважаю за все, что мужчина дал мне. Как возвысил, сделав практически своей правой рукой.
— Вильданов хочет войти в город, — докладываю Дамиру Рустамовичу, убирая сотовый телефон в карман брюк.
— Что на этот раз? — он достает сигару и проводит ее под носом: курить нельзя, но коснуться явно хочется.
— Думает строить дом в центре города — том самом месте, где планировали строиться мы.
Он пожимает плечами.
— Я слышал, ты недавно был в клинике, тебе зашивали плечо…
Чертыхаюсь про себя, поскольку не думаю, что эта информация достойна того, чтобы о ней знал глава семьи. Но от него ничего не утаишь, и лучше признаться во всем сразу.
— Это Олег. Он вытащил из сейфа в доме материал на Вильданова.
— Передал ему? — странно, но мужчина спрашивает обо всем довольно равнодушно, и это не показное равнодушие, как бывает обычно, когда нужно держать лицо, о нет. Он действительно уже обдумывает новую шахматную партию.
— Не думаю, иначе у нас были бы гости.
Он откладывает сигару в сторону, складывает руки в замок и внимательно смотрит на меня пару секунд.
— Плевать. Пусть знает.
— А как же… — меня удивляет такая позиция сейчас. Неужели ему все равно на то, что развяжется война между кланами?
— Да, да, мальчик мой. Ты все правильно понял. Плевать на него. Плевать на этот компромат. Предателя пускай в расход. — Я согласно киваю. — И еще…Докторшу, которая приехала сегодня к тебе, тоже. От свидетелей нужно избавляться, Амир, ты это знаешь. Главное правило семьи. Иначе нашей империи конец.
Он задумчиво смотрит в окно и провожает стаю голубей, скользнувшую с крыши в едином порыве с ветром.
— Пусть Вильданов знает, что я следил за ним. Это даже к лучшему. Пусть приходит в наш город. Давно пора скрестить шпаги, узнать, кто главный. Эта вражда никогда не закончится, пока жив один из нас. Перемирие, которое мы заключили почти десять лет назад изжило себя, оно было ошибкой, и было вынужденным. Нам нужно показать, что наша семья сильнее любой другой, понимаешь?
