до черного дня она была практически без сознания — высохшей, холодной, чужой. А мы были вымотанными до равнодушия. Когда она умерла, я даже не плакала.
Новое городское кладбище расположено прямо за нашим коттеджным поселком, и с самого утра я ползаю на четвереньках, пропалывая траву на могиле, выбрасываю старые выцветшие искусственные цветы и буравлю землю проволочными стеблями новых.
Я здесь, но мне нечего рассказать маме. Загулы, лето, папа, Артем… Я в стороне от всего и всех, со мной ничего не происходит. Я не позволяю ничему произойти.
Единственное, чем бы я охотно с ней поделилось — воспоминание о том июльском дне, когда я ненадолго сумела выбраться из панциря обязанностей, обещаний и здравого смысла. И отпустила чувства на волю…
Вытираю пыль с нацарапанного на граните лица и, петляя среди оград, возвращаюсь к кованым заборам поселка.
Зашториваю в комнате окна и заваливаюсь на кровать. Знаю, что не смогу отвлечься от мыслей и задремать, но несколько часов упорно держу глаза закрытыми и утопаю в фантазиях, ускользая в иную реальность. Там Харм. Ледяной красавчик. Как много он на самом деле понял обо мне? Он понял все…
Я пыталась играть в высокомерную богатую суку, но играла неубедительно. Заигралась и нечаянно влюбилась в него, и это проблема. Настолько огромная, что делает почти невозможными мои давно продуманные планы на будущее.
О встрече с ним теперь напоминает только татуировка, способная действительно изменить мою жизнь. Или даже сломать.
«I wanna become Harm for you».
Зачем он ее сделал? Какой смысл вложил? Поглумился и так по-скотски отомстил за высокомерие?
Чтобы перекрыть эту надпись, я пару раз записывалась в тату-салоны и даже выбирала эскизы с милыми розочками, но к назначенному времени не пошла.
Наступают сумерки, из-под мебели и ниш выползают злые духи и темнота, и желание сбежать из дома становится непреодолимым. Слава богу, торговые центры работают допоздна: еще утром папа оставил мне подарочную карту какого-то ТРЦ и сказал, что я могу потратить на себя все средства, лежащие на счету. Шоппинг — самое действенное средство для поднятия настроения. Так говорила мама.
Глава 8
Окруженная зеркалами и плотной ширмой, я стою в примерочной, с тоской разглядываю бледное отражение и разочарованно вздыхаю. Все выбранные платья, включая то, что сейчас на мне, висят на моем теле, как на вешалке.
Ходить с мамой по бутикам было нашим любимым занятием — мама долго кружилась перед зеркалами, со всех сторон осматривая идеально сидевшие платья, а я тайком отодвигала шторку и с восторгом наблюдала за ней.
В отличие от папы, она никогда не забывала, что у меня есть собственные потребности, стремления и планы. Что у меня есть душа.
А сейчас мамы нет. И я нигде не могу найти ее. Ее нет даже там, под горкой земли, которую я сегодня так усердно украшала неживыми цветами. Ее нет. Я одна.
Остаться в одиночестве — самое страшное, что может случиться с человеком.
Из глаз брызжут слезы.
Ухожу из шумного торгового центра ни с чем и бреду к площади.
Давно стемнело, зажглись фонари и окна зданий, теплый воздух, наполненный сладко-горькими ароматами цветов, колышется над остывающим асфальтом.
Мама любила цветы, и после ее смерти город украсили тысячи клумб, на фоне которых теперь фотографируются счастливые молодожены.
Легкий ветер раздувает ворохи конфетти у ступеней Дворца бракосочетаний, гонит блестки по дорожкам и посыпает ими газоны. В призрачном свете неоновых ламп вокруг сияет и переливается вся земля.
Папа устал бороться с традицией взрывать возле ЗАГСов хлопушки, но людям так важно верить в сказку со счастливым концом: «Они жили долго и счастливо…»
Мне нестерпимо хочется обнять папу, сказать, что он не одинок, что я понимаю его боль и никогда не доставлю беспокойства. А горожане ценят его старания.
Я обещала Кате и себе, что больше не приду на это место, но ноги сами несут меня к лестнице. Знаю, кто мне нужен рядом прямо сейчас. Знаю, кому под силу отвлечь меня от ужасающей скорби.
К счастью, под лестницей никого не оказывается.
— Ух, ладно! — Я словно просыпаюсь. Только что я металась по площади в поисках едва знакомого семнадцатилетнего придурка в надежде, что он меня утешит. Смеюсь и плачу, слезы текут и текут.
Опускаюсь на пустую скамейку, окруженную кустами шиповника, вдыхаю медовый запах ягод и смотрю в черное небо. Но тут же слышу шаги, замираю в ожидании и узнаю силуэт.
Харм.
Он открывает кофр, достает гитару, вешает ее на плечо, опирается спиной и подошвой ботинка о стену и начинает петь:
— I am the key to the lock in your house
That keeps your toys in the basement
And if you get too far inside
You'll only see my reflection.*
Он неправ, с английским у меня порядок. От текста этой песни становится жутко и тошно, возникает желание сбежать и спрятаться, но вместо этого я еще крепче прирастаю к скамейке.
Проходящие мимо люди бросают в кофр деньги, чистый голос Харма возносится еще выше и срывается на хрип:
— And either way you turn
I'll be there
Open up your skull
I'll be there
Climbing up the walls.**
Он продает за гроши свою душу, даже его поза похожа на позу снимающейся шлюхи.
Меня находит и пронзает его взгляд, и по спине пробегает холодок. Харм зажимает последний аккорд, кивает мне и улыбается. В свете фонаря его улыбка кажется дьявольской.
Да что же со мной такое, откуда приступы паранойи? Он — просто мальчик, с которым у меня была глупая интрижка. Почему бы снова не скоротать с ним время за болтовней ни о чем?
Харм стаскивает с плеча ремень, прислоняет гитару к стене, подходит ко мне, садится рядом и тихо спрашивает:
— Что случилось? Почему ревешь?
