И ровно в тот момент, когда крякнув, проглотил приятно обжёгшее внутренности ледяное содержимое стопки и по-гусарски шарахнул ей об стол, в примыкающем к кухне коридоре мне совсем не понравились звук какого-то движения, борьбы, и неправильный, словно придушенный рукой вскрик.
— Что за?.. — рывком открыв дверь в подсобку, я так и замер на пороге.
И о том, что там происходит, можно было даже не спрашивать. Девчонка в растерзанной блузке вывернулась и, на ходу прикрывая голую грудь руками, рванулась ко мне, перегородившему дверь. И судя по тому, как была загублена её одежда, растрёпаны волосы, порваны даже колготки — это был не акт добровольного совокупления. Она сопротивлялась и яростно. Но что может сделать хрупкая девочка против пьяного похотливого мужика?
Мои глаза налились кровью как у бешеного быка, сознание заволокло кровавым маревом, едва я понял кто она, а кто он. Моя Цапелька и Агранский. Но, расстёгивая часы, в душе я даже ликовал. Именно этого мне сейчас так остро не хватало — набить кому-нибудь морду.
«Вовремя в тебе парень взыграли гормоны, — зло усмехнулся я и поднял с пола свою новую книжку. Отряхнул. Ласково вытер оставленный на глянцевой обложке отпечаток подошвы. — Мало тебе не покажется».
— Подержи-ка, милая, — отдал я дрожащей девушке часы, книгу, укрыл её своим пиджаком и подтолкнул к выходу. А сам повернулся к Агранскому. — Ты, герой-любовничек, не хочешь потягаться с кем-нибудь по силам?
— Не лезь, дядя. Она моя жена, — оскалился он.
— Да ну? — хмыкнул я равнодушно, хотя в груди неприятно заныло. — А это что-то меняет?
— Если что, я предупредил. Смотри, пожалеешь.
— Да мне как-то не по статусу уже сожалеть, мальчик, — усмехнулся я и ударил первый.
Первый. В Америке, мне рассказывали, согласно их законодательству, виноват всегда тот, кто нанёс первый удар. Неважно какой тяжести аргументы были у оппонента: нож, бита, кусок арматуры или пистолет, кто ударил, тот и виноват.
К счастью для меня, мы были не в Америке. К счастью для него, за дверью было слишком много людей. И в довесок к красивейшей кровавой царапине, что оставила на его лице девушка (Цапелька сопротивлялась. Язык только уже не повернулся назвать «моя». Но вариант «бьёт, значит любит» явно не её история. Как только угораздило выйти за такого подонка?) он получил лишь сломанный первый же ударом нос, ну и ещё с десяток ударов по корпусу, когда позорно согнулся пополам и в узком пространстве подсобки тут же спёкся и заскулил.
Растаскивать нас не пришлось. Я вышел сам. Что там будет делать этот упырь дальше мне было неинтересно. Герасим бросился всё улаживать. На то он и нужен — Герасим. А я, резко успокоившись, словно с меня спустили дурную кровь, забрал ключи от его машины и решил, что просто обязан прямо сейчас наведаться на банкет к бывшей.
А Цапелька? Ну честное слово, не бежать же свататься к женщине, только что пережившей такое потрясение. К замужней женщине. Герои должны уходить молча и незаметно. И гордо уносить с собой своё разбитое сердце. Вот только не думаю, что на этой крошечной Земле я теперь не найду Женщину в своём пиджаке. Возможно, она меня даже найдёт сама. Конечно, чтобы лично горячо поблагодарить. Ну и отдать часы, конечно.
«Безумно довольный своей сообразительностью картонный герой запрыгнул в машину», — привычно заклишировал мозг писателя моё осторожное втискивание в тесную малолитражку, кряхтение и тщательную инвентаризацию повреждённых конечностей.
И констатировал: палец я всё же сломал.
Глава 10. Софья
Дрожь удалось подавить только после рюмки водки.
— Господи, какой кошмар! Какой ужас! — переживали за меня на все лады незнакомые девчонки, пока, стуча зубами и кутаясь в пиджак, я думала только о том, что было бы, не явись Данилов. Ведь никто, никто, кроме него не обратил внимание ни на возню в подсобке, ни на крики.
Да и не должны были. Ведь «поговорить» с Агранским я пошла добровольно. И повод у него, откровенно говоря, был. Не разбираться же с начальником на людях. Я думала получить очередной намёк и внушение, что не имела права здесь работать. (А я не имела? Что-то я этот вопрос у Натальи не выяснила). В любом случае с «Тигровой лилией» вопрос уже решённый, чего мне бояться? Не увольнения же. Вот только я никак не ожидала, что он начнёт приставать. Что такой сильный. И что совладать с ним мне окажется не под силу.
Наверно, ещё пару секунд и я бы сдалась. Как учат в методичке: расслабилась бы и приготовилась получить удовольствие.
Обретя подобие худосочного душевного равновесия после рюмки водки, а проще говоря, перестав стучать зубами, я усмехнулась и закрыла лицо рукой. Кто бы знал, о чём я в тот момент думала. Стыдно сказать, но не о том, что придётся расстаться с девственностью так нелепо. Глупо, конечно, дожить целкой до девятнадцати лет, а потом вот так на грязном полу, среди разного пыльного хлама, коробок, пластиковой мебели, ношеной одежды. Но я родилась 29 февраля, я в своей жизни многому не удивляюсь. Это, мне кажется, я бы пережила, невелика ценность. Но мне было бы безумно стыдно, окажись много крови (как Лерка рассказывала было у неё). И я испачкала бы там всё. Агранский посмеялся. Все узнали.
В общем, какой только бред не лезет в башку в стрессовой ситуации. Но, как ни странно, стыд порой куда больший мотиватор, чем страх. На одном стыде люди до туалетов в южном районе центрального парка добегают, когда их прихватило в северном. И я билась как гладиатор, чтобы не опозориться. Но блин, тему сисек раскрыла полностью. Неловко теперь как-то перед Даниловым. Он, конечно, взрослый мужик, его таким не смутишь, не удивишь, не впечатлишь. Но я как-то топлес перед писателями бегать не привыкла.
«Блин, и книжку не подписала!» — погладила я помятый в боях томик.
Не знаю, как теперь к Данилову подойти. И стыдно. И страшно. И поблагодарить бы. И вещи отдать.
— Ты побои в травмпункте на всякий случай сними. Синяки по-любому будут, — советовали мне, когда я уже переоделась и запихивала пострадавшую униформу в сумку как «вещдок».
Банкет ещё продолжался. Потасовка наделала не так уж много шума в зале, но мне заплатили и отпустили домой.
Я прикинула сколько времени проторчу в травмпункте. Сколько ехать. Что придётся рассказывать, как меня чуть не изнасиловали… И считается ли это «чуть»? Скорее пошлют и наорут, чтобы занятых людей не отвлекала от серьёзных дел.
По правде говоря, Агранский же меня не бил. Сначала просто целовал. Хоть и силой. Когда он стал настойчивее, я стала вырываться. Он уламывал, стягивал одежду и уговаривал молчать. Зажимал рот, но ни разу не ударил. Я озверела, когда из-за него порвала колготки. Они, между прочим, денег стоят. Ещё и ноготь сломала. Он озверел, когда этим сломанным ногтем я расцарапала ему лицо…
Я подумала и назвала при заказе такси адрес дома, а не травмпункта. Тащиться на автобусе я уже была не в состоянии, вторые сутки без сна, руки дрожат, а завтра ещё к семи утра в «женский клуб» на работу.
Хорошо бы прокрасться к выходу незаметно. А лучше через чёрный ход, как уехал сам Агранский. Но надо отдать часы и пиджак, поэтому я пошла через зал. Пониже опустила лицо, но, к счастью, никому не было до меня дела. Вот только и Данилова в зале не оказалось. Оглянувшись, я вышла в надежде, что он курит на улице. Но вместо Великого Писателя там курил только его верноподданный, уж не знаю кем ему этот лысый приходится.
— Простите, вы не могли бы передать Леониду Юрьевичу, — попыталась я вручить ему пиджак. Но в тот неловкий момент, когда он обернулся, рукой разгоняя у лица дым, а я протянула вещь, зазвонил телефон, и мужик подпрыгнул так, словно звонили из преисподней и у него уже поджаривались пятки.
— Как заявился к тебе? Прямо в «Митридат»? Свят-свят-свят! — выкинув окурок, крестился он мелко, пока я переминалась с ноги на ногу и перехватывала из руки в руку пакет с вещами и пиджак. Честно говоря, от последнего так божественно пахло владельцем, что я невольно подняла его повыше и принюхалась. И даже прикрыла глаза, чтобы запомнить этот запах. Какой-то южный, ночной, яркий. Цитрус, ром, кубинская сигара, Хемингуэй. Испугавшись, что стою так слишком долго, я открыла глаза, но коротышка на меня не только не смотрел, даже повернулся боком. — Ксения Андревна, ты уж там помягче с ним. Уж смилуйся, государыня.
