Анна Берсенева - Лучшие годы Риты

Ознакомительная версия.

– Пойдем в дом? – спросил Митя, когда они поцеловались еще раз, уже подольше и с более отчетливым удовольствием.

– Ну, не здесь же, – кивнула Рита.

В доме было холодно – дневное июньское тепло еще не было достаточным для того, чтобы он прогревался на ночь.

– И диван все тот же! – ахнула Рита.

Диван был кожимитовый, конторский. Когда-то папа получил его в заводоуправлении по списанию. И с самого детства Рита знала, какой он холодный. Лежать на нем приятно было только в невыносимую жару, при любой иной погоде от прикосновения к его поверхности по спине бежали мурашки. Особенно хорошо Рита помнила это малоприятное ощущение по своим свиданиям с Игорем Салынским. Это еще она была тогда юная, влюбленная, и то заметила. А уж теперь-то, когда ни того ни другого нет и помину, вообще околеет на этом диване, пожалуй.

– А чем тебе диван не нравится? – спросил Митя.

– Да холодный он как змея, – объяснила Рита. – И если раздеться, то к спине прилипает. Мы же разденемся? – уточнила она.

– Конечно, – подтвердил Митя. – Но не волнуйся: я на диван лягу, а ты на меня.

Прозвучало смешно, зато возбуждающе.

Неизвестно, для чего советский конторский диван сделали таким длинным и широким, но сейчас это оказалось очень кстати. Митя вытянулся во весь рост, раскинул руки, и Рите от этого чудилось, что под нею какой-то подводный остров. Или риф. Нет, риф каменный, она бы всю спину себе исцарапала. А остров может быть и песчаный, приятно лежать на нем голой спиной, и может он быть не в море, а в реке, лежишь на подводном песчаном холме, а волны ласкают тебя сверху, снизу, отовсюду и сразу всю…

Рита легла вот так, на спину, только потому, что ей показалось неловким смотреть Мите прямо в глаза. Не обязательно же он их закроет, может, сам станет ее разглядывать, а это тоже неловко, хоть и в темноте. Но вышло хорошо: она не видела его совсем, только чувствовала под собою, под всей собою его тело, и тоже сразу все – растревоженное, возбужденное. Есть у него жена или нет, она не спросила – дочка, сказал, есть, но, может, он в разводе, – а теперь решила, что наверняка в разводе, иначе вряд ли прикосновение к женщине завело бы его так сразу и так сильно, все-таки им не по семнадцать лет и даже не по тридцать.

Он положил руки ей на живот, медленно провел ими вниз, и это оказалось так волнующе для всего ее тела, что сжалось даже горло, но все-таки не настолько, чтобы не смогла она вскрикнуть, и она вскрикнула, застонала, перевернулась, забыв уже о том, что не хотела встречать его взгляд.

Глаза у него были прикрыты, а губы приоткрыты, и все время, пока их то вдавливало друг в друга, то друг от друга отталкивало, они пытались поцеловаться, но это не получалось, для этого надо было оставаться неподвижными, они же, наоборот, вскидывались, садились, оплетали друг друга руками и ногами, а потом падали на диван снова, но и это их не обездвиживало, а заставляло биться друг в друге так, будто свет наконец дали, подключив прямо к их телам.

Света не было, но Рита видела теперь Митино лицо отчетливо – привыкла к темноте, – и это больше не казалось ей неловким. Наоборот, нравилось: он не пытался скрыть своего возбуждения, вожделения, в какой-то момент, ей показалось, даже восторга, и это саму ее заводило еще больше, хотя и так, без его реакции, без того, чтобы видеть, как закушены его губы, – желания в ней было достаточно.

Невозможно было представить, что это закончится. Но закончилось, конечно. Отзвуки, искры прошедшего удовольствия Рита чувствовала в себе лишь несколько мгновений после того, как легла рядом с Митей на разогревшуюся поверхность дивана. Потом затихли и они.

Стыда, пожалуй, не было. Но неловкость от происшедшего была. И вряд ли могла пройти, пока Митино плечо и бок Рита ощущала к себе вплотную. Хорошо, что он по крайней мере не стал целовать ее после того, как все кончилось.

Рита села на диване, опустила ноги на пол.

– Что ты? – не открывая глаз, спросил он.

Она не ответила. Но дотянулась до брошенного на пол пледа и завернулась в него.

– Я сейчас уеду, – сказал Митя.

«Ну и хорошо, что он понял», – подумала Рита.

Она пересела в кресло из ивовых прутьев и стала ждать, пока Митя оденется.

– Ч-черт!.. – ругнулся он.

– Что? – спросила Рита.

– Телефон разрядился. Аккумулятор слабый. Давно хочу поменять.

Рита засмеялась.

– А ты – что? – в свою очередь поинтересовался Митя.

– Водевильная ситуация, – ответила она. – Мой – еще в ресторане. Мне с работы позвонили, долго разговаривала, он и разрядился.

Она там же, в ресторане, собиралась подзарядить айфон, но тут как раз и стала танцевать и забыла это сделать.

– Ладно, пешком дойду, – сказал он. – Не обязательно такси вызывать.

– Ты марафонец, что ли? – хмыкнула Рита. – Десять километров – пешком?

– Марафон сорок два километра.

– Все равно. Чего ради? Я, помнится, матери раскладушку в «Икее» покупала. Она точно где-то здесь, больше негде ей быть. Поищи.

Глаза у обоих так привыкли к темноте, что поиски не представляли затруднения. Раскладушка обнаружилась за шкафом.

– Только на раскладушке я лягу, – сказала Рита. – А ты на диване.

Митя не стал спорить.

Подушки и одеяла лежали на том же месте, где и двадцать пять лет назад, – в шкафу. Может, это были даже те самые подушки и одеяла, что и во время Ритиных свиданий с Игорем.

«Хорошенький у нас получился юбилей окончания школы! – подумала Рита, укладываясь на раскладушке. – Интересно, Гриневицкий храпит?»

К счастью, храпа она не услышала, хотя до рассвета, как назло, не могла уснуть. Может, Митя тоже не спал, но спрашивать его об этом не хотелось. Хотелось, чтобы поскорее прошла эта тягостная ночь.

В Москву Рита приехала к вечеру. Полдня выветривала из себя алкоголь, прежде чем выехать из Меченосца.

Утром на соседней даче появился какой-то незнакомый мрачный мужик, Митя попросил у него телефон и вызвал такси. Пока он все это делал, Рита умывалась у рукомойника, прибитого к стене дома, и старалась не смотреть на него. Он тоже почти на нее не смотрел, только заметил, когда она вышла на крыльцо:

– Платье у тебя необычное.

Ну, это немудрено было заметить. Платье Рита купила в маленьком дизайнерском магазинчике в Берлине. На нем была изображена сине-золотая стрекоза. Она вытянулась от горла до колен, а крылья раскинула от правого плеча до левого. На купленных в том же магазинчике туфлях были нарисованы босые ступни. Впрочем, о туфлях Митя ничего не сказал. Внимания не обратил, наверное.

Едва войдя в мамину квартиру, Рита упала на диван и уснула мертвым сном. А потом всю дорогу до Москвы испытывала облегчение оттого, что все это кончилось наконец. И что это вообще было, что на нее нашло?

Ознакомительная версия.