— Ты довольно мудрая для своего возраста, — говорю я, желая забрать свои слова обратно. Кто такое говорит? КТО? Старики, вот кто.
— Мудрая? — она смеется. — Нет. Совершенно невежественная и зажатая в сроках… да.
— Значит, ты человек. Стресс по поводу жизни — это нормально. Важно то, как ты справишься с этим.
Разговор с ней заставляет меня осознать, что я вообще не очень хорошо справился со всем этим дерьмом с Денни.
— Так для чего это нужно? — спрашивает она, указывая на ангар. — Я тоже часто вижу их на севере, но никогда не знала, для чего они нужны.
— Я считаю, что молочные фермеры в вашем районе используют их для хранения сена. Мы же всегда использовали его для хранения зерновых кормов, — пока я говорю, она пишет в своем блокноте.
— Что об этом? — кончик её пальца указывает на небольшую ветряную мельницу возле пруда за сараем.
— Ветряная мельница?
Она кивает:
— Я знаю, что это ветряная мельница, но какова её цель здесь? Возобновление источников энергии?
Я качаю головой и провожу рукой по подбородку, глядя на неё. Мне нравится, насколько она любопытна во всем.
— Нет. Она черпает воду из глубины колодца. На самом деле это очень круто. Чуть ниже мельницы есть труба, ведущая в колодец. Ветер толкает турбину, и вода течет по трубе, и наполняет пруд за сараем. Папа построил его сам. Ну, с помощью нас, детей, но я не думаю, что мы действительно помогали.
Я смеюсь, вспоминая время, проведенное за переносом кирпичей по четыре штуки и цементных блоков туда и обратно от сарая до края пруда. Тогда это казалось огромной работой. Я бы отдал всё, чтобы провести день с ним, строящим.
Клевер делает несколько заметок в своей книге, затем смотрит на меня:
— Ты скучаешь по дороге? По волнению толпы?
— По толпе нет. По дороге немного. Я всё еще пишу. Буквально вчера вечером написал песню, но дальше дома она не пройдет. Чёрт, я, наверное, даже не буду её записывать.
— О чём она? — спрашивает Кловер с таким интересом и невинностью, что я опешил. Прошло много времени с тех пор, как я с кем-либо разговаривал о своей музыке, особенно о своих оригинальных песнях. Большинству людей просто нужны обложки с каким-нибудь ковбойским акцентом, от которого они могут упасть в обморок. Я не жалуюсь. Лодж дает мне возможность поделиться своей музыкой. Мне нужно сохранить эту часть себя живой, она держит меня приземлённым.
Я смотрю на Кловер, рассматривая её мягкие розовые губы, когда она задумавшись проводит по ним кончиком пальца, ожидая моего ответа.
— Она о жизни, старении, одиночестве, попытках найти смысл в мире без любви. Наверное, довольно удручающе, — смеюсь я. — Чем старше становишься, тем больше понимаешь, как мало значит все остальное без неё.
— Я до сих пор не могу поверить, что ты никогда не был влюблен, ты такой… — она делает паузу, но я знаю, что она скажет.
— Старый? — я смеюсь. — Сорок восемь. Я думаю, это довольно много. Но не чувствую этого. Большую часть дней мне всё ещё кажется, что мне двадцать. Я всегда слышал, как люди говорили это, но никогда не верил этому, пока сам не оказался здесь.
— Ты не старый, — говорит она. — Пятьдесят — это новые тридцать.
— Ха! Что ж, тогда у меня началась новая жизнь. Я только что вернулся на пару десятилетий назад.
Она делает ещё один глоток горячего шоколада, на этот раз оставляя на губах пятно шоколада, которое так и просится быть стёртым кончиком моего пальца.
— Ты найдешь любовь, — говорю я, подавляя желание прикоснуться к ней. — Поверь мне, ты молода, ты красива, ты талантлива… у тебя все получится. Даже если ты сейчас в это не веришь.
Она смотрит на меня взглядом одновременно игривым и искренним.
— Ты очень добр, и я благодарю тебя за это. Моё юное сердце не выдержит большего. — Она игриво хватается за грудь и наклоняется вперёд, как будто умирает.
Я не уверен, что именно в этот момент меня поражает, может быть, это движение, может быть, улыбка на её лице. Что бы это ни было, это побуждает меня протянуть руку и стереть пятнышко шоколада с её мягкой губы.
— Извини, у тебя было немного…
— Все в порядке, — произносит она, её щеки розовеют. — Спасибо.
Её взгляд снова ловит мой взгляд, и на секунду, держу пари, мы оба чувствуем одно и то же — неописуемое тепло, трепет в животе, покалывающее удовольствие, почти ноющее.
— В любом случае, — говорю я, немного поправляя джинсы, чтобы скрыть увеличивающуюся выпуклость. — Хочешь спуститься в курятник? Я могу немного испачкать тебе руки и поручить тебе несколько легких обязанностей по скотоводству.
Она усмехается и плотнее наматывает одеяло на плечи, делает ещё один глоток шоколада, затем снова поворачивается к Бисквиту, который уткнулся носом в снег в поисках зелени.
— Я правильно тебя расслышала? — её брови игриво сужаются. — Ты собираешься меня испачкать?
Я смотрю на неё и откашливаюсь, мой член снова дёргается от её кокетливой реакции. Возможно, это часть её процесса. Возможно, мне не стоит вдаваться в подробности. Может, мне стоит отсмеяться над шуткой и ничего не сказать. Все эти варианты кажутся вполне приемлемыми, но у меня другие планы.
— Ты не ослышалась. Мы очень испачкаемся.
Глава шесть
Кловер
Чем ближе мы подходим к подножию хребта, тем меньше ветер, хотя на улице всё ещё прохладно. Мне следовало взять с собой более тёплое пальто или купить его, когда вчера вечером ходила по магазинам. Возможно, я также приобрела бы немного здравого смысла, потому что сейчас единственное, на чём сосредоточен мой мозг — это Атлас.
Я имею в виду, кто может винить меня? Он большой, сильный, умный, и у него сердце десяти мужчин. Кроме того, он, кажется, понимает моё неловкое чувство юмора, и это здорово. Обычно я принижаю себя перед людьми, но с ним… кажется, я могу быть самой собой.
Спуститься вниз по горе ещё более невероятно, чем подниматься вверх. Таким образом, я вижу всё ранчо, раскинутое передо мной, как картина. Я понятия не имею, сколько акров нас окружает, но кажется, что земля простирается настолько далеко, насколько хватает глаз. Высокие заснеженные вершины поднимаются и опускаются вдали, а перед ними вырисовываются частоколы. Кое-где на земле лежит немного снега, но меньше, чем было у домика.
Я еду на Бисквите к сараю и спрыгиваю вниз, помогая ему вернуться в стойло, как будто делала это тысячу раз. Я не уверена, откуда знаю, что делать, просто это приходит ко мне так же, как и слова. Прямо сейчас езда на лошадях и кормление кур кажется моей следующей сменой карьеры, учитывая, что я собираюсь заполнить стопку пустых страниц для своего издателя.
— Ты уверена, что хочешь это сделать? — Атлас спрыгивает с лошади, его большое тело снова опускается на землю рядом со мной. — Эти цыплята могут быть занозой в заднице. Они как маленькие динозавры, жаждущие крови, особенно во время кормления.
— Ты обещал мне, что я испачкаюсь, — говорю я с сарказмом в тоне. — Так испачкай меня.
Интересно, думаем ли мы оба об одном и том же, когда говорим это, или он имеет в виду исключительно цыплят?
Он улыбается и ведёт меня к большому курятнику, расположенному к западу от сарая. Внутри, я думаю, около двухсот кур, которые клевали голую землю, как будто они искали еду, и несколько коз, время от времени появлявшихся в одном и том же месте.
— Ты не говорил мне, что будут ещё и козы. Я люблю коз, — говорю я, с волнением быстрее приближаясь к курятнику. Я говорю, что люблю коз, но на самом деле я люблю коз, которых видела по телевизору. В реальной жизни я никогда их не видела. Ну, за исключением, может быть, тыквенной фермы или чего-то в этом роде. — Думаю, это больше в моем стиле, — говорю я, хватая ведро с кормом, которое протягивает мне Атлас.
На нём джинсы и белая футболка с расстёгнутой фланелевой тканью сверху, из-под рукава выглядывает немного татуировок, а его серебристые волосы зачесаны назад. Он суровый и настоящий, и я не могу удержаться от мысли, как бы он выглядел, если бы слоев было меньше.
