Секретарь с вашей кафедры сказала, что преподаватели только о тебе и говорят. Это твой звёздный час, Мия. Действуй.
Да пошёл ты, думаю про себя. Пока ты будешь кувыркаться с оранжевой куклой, я должна грызть гранит науки?
— Скажи в чём дело? — стою на своём. — Разве я не красивая?
Папа с детства талдычил, что я самая лучшая и краше нет никого на земле. Наверное, поэтому то, как долго Мирон думает над ответом, казалось бы, на очевидный вопрос, ранит и задевает.
Это заставляет возводимую годами самооценку рухнуть в один момент.
— Не отвечай, — говорю с усмешкой.
Он собранный, холодный, а я — в мясо. Растерзана и обезврежена. Побита.
Зачем? Зачем я только пошла за ним ещё и в университет? Мне теперь совсем никуда не деться. Потому что его я люблю больше, чем дизайн.
Тело неистово трясётся от рыданий, которые я сдерживаю.
Он. Её. Любит.
— Ми-я, — обжигает горячими пальцами обнажённое плечо, лямка от платья скатывается, оголяя бледно-розовый сосок, но я так ошеломлена, что мне уже всё равно.
— Никогда больше не трогай меня, Мир. Даже пальцем, — сама поражаюсь мелькнувшей стали в моём голосе.
Быстро накидываю пуховик.
— Ми-я, — хрипло повторяет. — Ты безумно красивая.
— Хватит, — это он из жалости.
— Я серьёзно. Особенно сейчас.
Не замечаю ничего вокруг.
— Я… рассчитывала, что ты одумаешься, но вижу, напрасно, — не выдерживаю и бью по двери, распахивая её. — Никогда больше не приближайся.
— Мия, — Мирон выбирается из машины вслед за мной.
— Не ходи за мной, — оборачиваюсь. — Я — не ты, — слёзы застывают на лице от холода. — Ты всего лишь друг детства, но с этого момента нас ничего не связывает.
Сжав в руке сумку, бегу по дороге в сторону своего дома. Мой плач расходится эхом по заснеженному, спящему посёлку.
Не нужна.
Пока я представляла наших детей, он и не собирался быть со мной. Я всё себе придумала.
Предполагала, в ту ночь выгнал меня, потому что бережёт. Хранит мою девственность до лучшего момента.
Дурочка Мийка.
Ты просто дурочка!
Предновогодняя неделя проходит стремительно.
Я стараюсь не унывать и всячески абстрагироваться. На эмоциях зачем-то регистрируюсь в чате знакомств нашего университета, тут же удаляю аккаунт и забываю.
После эпичного завершения разговора с Мироном в доме все спали. Никто, слава богу, не увидел, как я, шаркая ногами и всхлипывая, добралась до своей комнаты, а потом почти до утра лила слёзы в подушку.
Наши отношения с мамой всегда были близкими. Доверительными.
Но сейчас… в общем, я решила не делиться с ней своими переживаниями. Наверное, не сто́ит расстраивать женщину на седьмом месяце беременности?!
Папа тоже не советчик. У него жёсткий характер, может начать рубить сплеча, заступаться.
Да и на что здесь жаловаться?
Я ведь сама дурочка.
Поверила в то, чего нет и никогда не было. Смешно, ей-богу.
Декабрь заканчивается подготовкой к зачётам, ведь в начале января меня ждёт первая сессия. Мурашки по коже. Это волнительно и очень ответственно.
Как назло, первый зачёт запланирован по дисциплине «Академический рисунок», поэтому, сжав зубы, с помощью простого карандаша с твёрдым грифелем довожу до идеала натюрморт, на котором изображены объёмные фигуры: кувшин, кружка и пара яблок в небольшой вазочке.
Раз за разом выкидываю в урну плотные чертёжные листы и начинаю заново.
Странно и удивительно. Мои настойчивость и работоспособность вынуждают хотя бы на время забыть о Мироне Громове.
Как человеку творческому, мне, естественно, больше по душе акварельная живопись, но жизнь такова — чтобы получить диплом дизайнера интерьера и городской среды, нужно быть прилежной студенткой. Это требование в том числе, включает в себя выполнение действий, которые мне ужасно не нравятся.
К примеру, вставать спозаранку на лекции или до умопомрачения вырисовывать линии на совершенно ненужном мне кувшине.
Это скучно. Но надо. Полжизни у взрослых людей состоит из подобного компромисса.
Отзанимавшись, мою руки в ванной и размещаюсь на небольшом диванчике с телефоном. Палец сам собой водит по экрану, чтобы снова, совершенно предательски привести меня на страницу, которую мне не надо бы так пристально рассматривать.
Я просто не понимаю, чем его такая девушка могла зацепить.
У неё явно дутые губы, которые Ладка всегда делает уточкой, когда наводит на себя камеру для селфи.
У неё совершенно отвратительного цвета кожа. Бледная и в веснушках. Мне, смуглой брюнетке с круглогодичным ровным загаром, конечно, это кажется чем-то диким.
Морщусь, листая многочисленные снимки с подиумов и различных презентаций. Читаю подписи к публикациям и шокировано округляю глаза.
Интеллекта у Миловановой ноль. Она даже печатает с ошибками. В слове «классический» не написала вторую букву «эс», а о запятых вообще «не-е… не слышала».
Забавно.
Громов же читает с пяти лет всё что под руку попадается. Обожает хоррор. Любимые писатели — Кинг и Паланик, книги которых мы порой проглатывали наперегонки, а потом оставались друг у друга, и полночи боялись встать даже в туалет. Всё казалось, из раковины пальцы вылезут.
Против воли на лице появляется улыбка. Крутое время.
Ну он ведь реально видит, что Лада как пробка тупая. Не может этого не замечать.
Как. Он. Её. Может. Любить.
За что?
Чем она лучше?
Дело в сексе? Усмехаюсь. Ну, конечно, в нём.
Злость застилает глаза, и я вырубаю телефон. Пялюсь в потолок. Да что там в этом сексе такого сложного?! Я читала о нём миллион раз. Яндекс выдаёт настолько откровенные картинки на этот счёт, что у меня внизу живота становится горячо, будто расплавленным воском поливают. Приятно и дискомфортно одновременно. А в википедии написано, секс — это генитальный контакт с целью получения удовлетворения или продолжения рода.
Надеюсь, они хоть предохраняются?! То, что удовлетворяются — в этом не сомневаюсь…
С каждым днём на замену жгучей обиде во мне рождается глухое, болезненное разочарование.
Возможно, если бы Мир нашёл действительно классную девчонку. Умную, прекрасную… Я бы отпустила, постаралась принять, понять… Но…
Трясу головой.
Нет. Всё равно бы не поняла. О дальнейшем общении не может быть и речи.
В дверь настойчиво стучат.
— Войдите, — в нашей семье ценятся личные границы, за это я люблю всех ещё больше.
— Занимаешься? — спрашивает мама, проходя в комнату.
Пока я рассматриваю её аккуратный животик, спрятанный под лёгким бежевым топом-разлетайкой и длинные, стройные ноги, едва прикрытые короткими шортами в цвет, мама с восхищением разглядывает мольберт.
— Красота какая, дочь, — шокированно произносит. — Ты такая талантливая.
— Спасибо, — отзываюсь вяло.
Мама переводит взгляд на меня, и тёмные глаза потухают.
