набросках для моей следующей книги о самопомощи. И также помогло мне успокоиться после того, как Уайатт был так резок со мной, что оказалось совершенно неуместно. Он не помогал в моей ситуации.
Я даже нашла потрясающие красные ковбойские сапоги, о которых и не подозревала, что они были у бабушки Грейс, и мне не было стыдно признаться, что я их примерила. Я могла только представить, как она в них, вероятно, танцевала по дому под песню Эммилу Харрис, а её длинные белые волосы развевались за спиной. Она бы наверняка сочетала их с какой-нибудь ярко-красной помадой, точно.
Затем, вечером, я, наконец, набралась смелости и заглянула в папку, которую собрал для меня Уайатт, чтобы выяснить, на чём мы остановились. Бабушка Грейс уже приступила к переоборудованию некоторых старых зданий в гостевых домах, так что в большинстве из них сейчас шла отделка. Я подумала, что, возможно, дать своему мозгу возможность сосредоточиться на чём-то совершенно новом, было бы хорошим подспорьем, которое подготовило бы меня к тому, чтобы начать писать уже сегодня.
Но все мысли мои были о том, что мне нужно было так много понять о ранчо: будь то работа работников, различные подрядчики, занимавшиеся обустройством гостевых домов и любыми другими преобразованиями, или все финансовые дела моей двоюродной бабушки, — отчего сейчас мой разум, кажется, тормозил. Шестерёнки были перегружены и больше не хотели работать.
Вот что происходило, когда я засыпала, уткнувшись лицом в папку. Тем не менее, я чувствовала себя немного увереннее в управлении ранчо «Закат» и в его продаже, поэтому расценивала это как победу.
Посмотрев на озеро впереди, я наблюдала, как лучи заходящего солнца искрились на водной ряби и освещали её поверхность, подчеркивая прозрачность. Земли ранчо «Закат» раскинулись к западу от хребта и главного дома. Большую часть его окаймляли гордые изумрудные деревья ив, за исключением небольшого участка берега на озере, где бабушка Грейс хотела построить причал, но так и не решилась на это.
Я почти слышала её тёплый смех рядом со мной, с того места, где она обычно сидела с книгой, наблюдая, как я плескалась. Её улыбка всегда освещала всё вокруг, ярче солнца.
Моя кожа покрылась мурашками. Я слишком хорошо понимала, что больше никогда не почувствую её тепла. Я ненавидела то, что чем больше проходило времени, тем больше я забывала, каково это вообще было, потому что всегда думала, что слишком занята, чтобы выкроить время для поездки на ранчо. Но теперь, когда я была здесь, благословлённая неподдельным чувством свободы и умиротворения, исходящим от покрытых листвой деревьев и величественных гор, я не могла придумать ни одной причины, по которой бы здесь не побывала.
Взрослая жизнь действительно порой застигала врасплох.
Может быть, я могла бы написать о максимальном использовании времени, проведенное с людьми, которых любишь… но учитывая моё всё ещё болезненное состояние, — а мои читатели так привыкли к позитивным, оптимистичным статьям и постам, выложенные мной, — я беспокоилась о том, что из-под моего пера вышло бы нечто слишком депрессивное.
К счастью, я получила необходимую порцию радости от входящего звонка на мой телефон, и красивое лицо моей лучшей подруги Софии появилось на экране, когда я ответила. Очевидно, она сегодня допоздна работала, потому что позади неё я увидела доску в её классе.
— Привет, София!
— Привет, подружка! Подожди, ты голая?
Тугие чёрные кудряшки Софии подпрыгнули, когда она наклонила голову.
— Мечтай. Нет, я в бикини. — Я наклонила телефон, продемонстрировав своё белое бикини без бретелек, затем повернула камеру, чтобы показать вид на очаровательное озеро впереди. — Собиралась вознаградить себя купанием, как только что-нибудь напишу.
— О, ты выглядишь такой подтянутой. Всё ещё пытаешься найти вдохновение?
Я просто издала долгий жалобный стон в ответ и опустила голову на колени.
Проблема в том, что я умела писать. Я могла написать кучу всего о том, что чувствовала прямо сейчас. Я делала это каждое утро и каждый вечер в своём дневнике с тех пор, как заскочила к Джейку после похорон.
Я могла часами писать о том, как длинноногая блондинка, которую он целовал, ушла в слезах, обиженная тем, что её обманули, заставив думать, что он одинок. Как Джейк сначала ухаживал за ней, просил меня остаться, а потом вернулся, чтобы всё объяснить.
Я могла часами писать о том, что, несмотря на то, что я знала, какой я замечательный человек, всё ещё задавалась вопросом, что сделала не так или в чём не подходила, как та, другая девушка. Как я могла измениться, чтобы соответствовать желаниям Джейка? Должна ли была смягчить свой характер?
Все эти вопросы и сомнения в себе, от которых так старалась избавиться с тех пор, как была застенчивым подростком, удивлявшийся, почему мальчики в школе общаются со всеми остальными девочками, а не со мной. Я думала, как бы ты ни старался, какая-то часть твоего юного «Я» всегда оставалась с тобой.
Но всё это не относилось к бренду. Горе и брошенка — не совсем синонимы успешного позитивного настроя и влияния на здоровье.
Казалось глупым подчиняться этому, но это моя работа. Это карьера, которой я так много посвятила и превратила в прекрасный бизнес. То, ради чего с волнением просыпалась каждый день — и это моя мечта, верно? Когда я писала письма самой себе, как будто они были от моего будущего «Я» — этому психологическому приёму меня научила бабушка Грейс, — я всегда начинала с того, что говорила, как здорово — каждый день писать о том, чем увлечена.
Но единственное, о чём я могла сейчас написать, — что заставляло меня грустить. О людях, по которым скучала. О тяжёлом одиночестве, ноющем в моей груди каждый день. Что сейчас мне больше всего нравилось сидеть на задней веранде и любоваться закатом или слушать щебет птиц и звуки природы вокруг нас, а не проводить интенсивную демонстрацию позитива. И ни журнал, ни бренды, ни издатели не заплатят мне за это.
Я думала, мне нужно было найти что-то, что снова разожгло бы эту страсть, и просто надеяться, что это поддержит пламя.
— О, Рори, — причитала София. — Ну, если тебя это как-то утешит, я просидела здесь целый час, пытаясь придумать,
