Кругом не было ни души, да и кто в здравом уме отважится выйти в поле в такую погоду? Все живое спряталось, укрылось от этой ледяной атаки. Бену все сильнее хотелось лечь на снег и отдохнуть, но он понимал, что нужно идти.
Какой же он идиот! Когда только научится жить разумно? Ехал бы сейчас в теплом поезде и вполне обошелся без этого теста на выживание. У него не было власти над дикими духами этих холмов. Это он подчинялся им. Какое все-таки хрупкое человеческое тело, как оно бессильно перед таким напором; как быстро стихия добирается до кожи и костей.
Сколько овечьих трупов, почерневших от мороза, он выкапывал из снега в минувшие годы, а потом вырубал часами мерзлую землю для овечьих могильников. Он знал, что может сделать мороз с лицом и конечностями.
Виноват будет только он сам, если помрет тут, в одиночестве, словно подраненное и обессилевшее животное. Никто не знает, что он здесь, только носильщик. Все благополучно сидят дома. Неужели здесь его настигнет смерть, и он медленно заснет навсегда в какой-нибудь яме? Нет, черта с два, он не сдастся! Вот только бы найти тот старый бункер, ту нору, которую они выкопали возле «Края Света»… Но добираться туда – самоубийство. Слишком высоко.
Неужели такова его награда за желание попрощаться со своими родными, за то, что он послушался странного голоса, прозвучавшего в его голове?
Смерть будет мирной, он будет лежать на пуховой перине, и ему вдруг станет тепло – когда начнет действовать обморожение. Он слышал истории, как люди умирали в уверенности, что у них все в порядке. Он видел красоту стихии, даже борясь с ней; ветер строил ребристые наносы, похожие на горячую завивку на серебряных волосах.
Овцы тревожно блеяли и жались друг к другу; они больше боялись его, незнакомца, попавшего в их отару, чем непогоды. Где-то ухала сова. Раз тут есть совы, должны быть и деревья, роща, какое-то укрытие, ведь верно? Он напряг слух, но услышал только тишину.
Он знал эти пустоши как свои пять пальцев, мог пройти по ним с закрытыми глазами и не собирался завязнуть в сугробах. Ну-ка, Бен, выкопай пещеру, устрой себе убежище, иглу, шевелись, шевелись и жди спасения. Молись, чтобы тебя вызволили из этой переделки. Бен еще не был готов предстать перед Создателем. Он был слишком зол, чтобы молиться, и только его злость могла удерживать его на этом свете. Бурля от злости, он рыл себе снежную пещеру.
Выкопав нору, он сел в нее, не прислоняясь спиной к стенке, потому что боялся уснуть. Замерзшие пальцы никак не могли вытащить сигарету из пачки и щелкнуть зажигалкой, и он оставил бессмысленные попытки.
Тут он вспомнил, что у него есть бутылка виски, подарок для дяди Тома. Обеими руками он стал шарить в сумке. Бутылка была завернута в носки. Онемевшими пальцами ему никак не удавалось отвинтить пробку, и Бен разбил горлышко о камень и вылил обжигающую жидкость в глотку. Ему стало легче. Теперь он хотя бы уйдет в мир иной счастливым.
Раз твой час настал, что тут поделаешь, размышлял он, но все-таки обидно расставаться с жизнью тут, на родной земле, когда где-то рядом есть безопасный бункер. Это настолько смешно, что нет слов. И все-таки он чувствовал, как к нему подбиралась смерть, все ближе и ближе, черная старуха с клюкой. Его веки отяжелели, руки перестали слушаться. У него больше не осталось сил на борьбу.
Миррен не сиделось на месте; она никак не могла сосредоточиться на штопке, беспокойно расхаживала по кухне, машинально откусила бутерброд, открыла дверь и выглянула на улицу. Буран, нагрянувший с севера, уже стихал. Как же ей не волноваться, когда в снегах могли застрять отбившиеся от отары овцы, слабые из-за сырой осени и плохого сена, и слабые ягнята, отставшие в росте? Вдруг и Флорри угодила в снежную ловушку на полпути к дому, как когда-то несчастный выпивоха Джордж Пай?
В ее сознании звучал настойчивый голос, тянул ее прочь от печки. Это был голос ее отца, с его характерным шотландским акцентом. У него, трезвого, всегда было чутье на беду. Он мог предсказывать погоду по ветру и небу лучше всякого барометра. Конечно, зря она волнуется за Флорри, ее свекровь не настолько глупая, чтобы высовывать нос перед таким бураном? И все же Миррен было не по себе.
– Гром и молния! Пошли, Джет. Давай пройдем по дороге, пока ее не занесло… так, на всякий случай, – крикнула она, стащила с веревки шинель, надела шапку и набросила на голову и плечи мешок. Зажгла фонарь и, опираясь на посох, вышла на улицу.
– Я не боюсь тебя, – бормотала она, бросая вызов стихии, но ее голос дрожал от страха. Сейчас ей придется идти наугад, без дороги. Падающие снежинки хоть и похожи на звездочки, но снегопад – штука коварная, это ненадежный друг, который льстит, скрывая свою корысть.
Снег может останавливать армии на марше, разорить за одну ночь бедного фермера, снег может мучить и убивать. Один ложный шаг, и ты пропал.
…Поля дымились белой пудрой. Ледяные частицы, сорванные ветром с гребня сугроба, кололи глаза. Небо прояснилось, показалась луна, ветер стих на несколько минут, потом снова усилился, погнал по полям поземку.
Миррен знала место у каменной стенки, где овцы обычно прячутся от северо-восточного ветра, ждут спасения, тесно сгрудившись; иногда даже смерзаются боками.
Джет, черно-белый колли, рванулся вперед, проваливаясь в сугробы. Не самый пронырливый, довольно средненький в работе с овцами, он был маэстро в ситуациях, когда приходилось спасать животных после бурана. Он мог валять дурака, но великолепно чуял беду. Он не сеттер, не сидел возле своей находки в ожидании команды, как обученная собака, а тут же принимался скрести и рыть, чтобы добраться до пострадавшей овечки.
Вот он, как обычно, заскреб лапами сугроб возле стенки. Миррен нащупала рога барашка и схватилась за них, освобождая животное от ледяной могилы.
– Молодец! – улыбнулась она. Вытаскивать овец из снега было тяжело, но приятно. Джет был в своей стихии. Он любил похвалы, а она радовалась его компании. Если непогода была серьезная, приходилось вывозить корм в поля на санях три раза в день, да еще смотреть, чтобы корма и горючего хватило до новой поставки. Миррен могла продержаться неделю-другую, максимум три, но мысль о том, что она осталась сейчас без помощников, ее угнетала. Но ведь должны же к утру расчистить дороги, верно?
«Сухой снег растает не скоро», – говорит старинная примета, а лед был сейчас засыпан мелкой снежной крупой. Миррен никак не могла отделаться от неприятных предчувствий и повернула назад, чтобы поскорее очутиться дома, в безопасности.
Пейзаж был прекрасен, снега сверкали под луной, словно на рождественской открытке, но в нем Миррен видела лишь холод и жестокость. Ей предстояло жить одной в снежном доме, словно Снежной королеве, со льдом в сердце, отрезанной от всего мира. Придется смириться с этим.
