Кирик усадил Соню в кресло и принялся готовить кофе, давая ей время прийти в себя и настроиться на длинный разговор. И все-таки она лучше и умнее его! Она, которую он так оскорбил, вернулась! А он? Его корежило от собственной черствости.
Наконец кофе был готов, нашлось немного коньяка, и они сели за столик, все так же молча.
— Ну, Сонечка, расскажи мне все, как прежде. Только скажи — ты меня простила?
Она странно посмотрела на него, он вдруг заметил, что глаза у нее разного цвета: один — желтоватый, как бы прежний, другой — зеленоватый, словно у потустороннего существа.
— Простила, — коротко и бесстрастно ответила Сонечка. И он понял, что не простила. Пока, во всяком случае. Ну что ж, ему придется потрудиться, чтобы она поверила в его искренность.
Соня молча пила кофе, было видно, как ей трудно начинать исповедь. Девушка считала, что все будет совсем по-другому: она придет в блеске красоты и славы и не будет никакого тяжкого разговора, а только безудержное восхищение, удивление…
Он тут же полюбит ее… Потому что, как бы ни внушал он ей раньше, что ее уродство — это необычная красота, Соня не верила. Ей казалось, что если бы она стала красавицей, то Кирик полюбил бы ее… А тут такое!
Она забыла или не понимала, кто такой этот Кирик Успенский.
— Давай послушаем музыку, — вдруг сказал он, — хочешь Моцарта?
Соня кивнула, и он тихонько включил проигрыватель. Музыка расслабила ее, ей вспомнились их вечера, особенно тот, когда она рассказывала все о себе… Исповедь полилась сама собой, сначала спотыкающаяся, потом ровнее, глаже, но лишь по форме, ибо содержание ее становилось все чернее. Однако Кирик стойко слушал, не перебивая.
— Я считала, что знаю вас и была счастлива нашей дружбой… И была… — тут Соня замялась, — и была в вас влюблена. Я знала, чувствовала, что вы гениальный художник, и готова была служить вам вечно… Моделью, домработницей — кем угодно. Наверное, я не рассчитала свои силы. Когда вы ушли с той наглой дамой, которая смеялась, глядя на меня, я мгновенно решила уйти, чтобы не мешать вам, тем более что триптих вы почти закончили, я вам уже была не нужна и притом услышала, что я одноразовая модель.
Пошла к вашему своднику Макарычу и осталась у него ночевать, мне не хотелось вас больше видеть… А он давно предлагал мне работу у какого-то миллионера-художника, которому нужна необычная натура. И тут пришли ваши друзья… Геннадий и Олег…
Короче, я уехала к Геннадию.
Вы же знаете, как «шоферня» относится к натуре. Ну и вот. Делайте вывод. Очень скоро я ему надоела, он стал водить девиц, сделав с меня маленькую скульптурку и изругав вас — именно вас! — за то, что вы со своими закидонами всех художников пытаетесь подмять под себя…
Не буду говорить о последующей жизни, но однажды я оказалась на улице, в мороз…
И пошла по рукам. Я была у всех. Хотя никому, в принципе, не была нужна. Это вы что-то во мне нашли и сделали гениальные картинки — так сами художники оценили, еще говорили, что такое мог сотворить безумный или гений…
А они все нормальные и хотят красить красивых баб или уж гнусную старость, но не юное уродство. Уродство не должно быть юным, уродов надо убивать в младенчестве, так однажды сказал ваш Геннадий…
Я это запомнила навсегда. Таких, как я, не должно быть на земле, потому что они никому не нужны. Геннадий говорил, что он испытывает ко мне такое отвращение, что оно даже перерастает у него в патологическое сексуальное влечение, но после акта он готов меня убить.
Он меня бил. Избивал, если проще… Короче, чтобы уж очень не занимать ваше время, я попала к тому самому миллионеру, о котором говорил с самого начала Макарыч. Миллионер, совершенный придурок, молодящийся, как баба, пришел от меня в ужас, я поняла, что теперь мне уже совсем некуда идти… Правда, он сказал, что ночью меня не гонит, я могу переночевать… И он явно хотел поговорить о вас.
Я позвонила вашему знакомому доктору…
— Моему? — удивился Кирик. — Что за доктор?!
— Ну, не знаю!.. Он был у вас однажды и все смотрел на меня, а потом спросил: не хочу ли я кардинально изменить свою внешность? Стать красавицей. И быть неузнаваемой. Сунул мне свою визитку, присовокупив, что будет меня ждать и согласен сделать все без гонорара, потому что это лишь эксперимент: его собственный метод, который опробован несколько раз и не всегда удачно… Его звали Андрей Николаевич…
(Кирик вспомнил, что покойный Генка все говорил о каком-то докторе, который рвется к Кирику в мастерскую: хочет посмотреть, как тот работает и сами его работы, — доктору нужно это для его каких-то экспериментов… И приволок того однажды.)
Доктор сказал мне: приезжай, я оплачу такси.
Я жила у него больше трех месяцев, вместе с операциями и всем прочим. Это был еще один ужасный период моей жизни — я была подопытным кроликом. Не все сразу получилось. Андрей не давал мне смотреться в зеркало между экзекуциями…
Когда он разрешил, я разрыдалась — на меня смотрело красивое незнакомое лицо, испещренное порезами, уколами, содранной кожей!
Волос совсем не было и даже уши были перетянуты чем-то… Андрей радовался, как ребенок, давая пятьдесят процентов вероятности, что все сойдет и я буду его первая и единственная модель. Говорил, что он тоже художник, и покруче, чем эти шалопаи, которые малюют людей на холстах. А он творит такое, что никому и не снилось! Жаль, он не может пока показывать меня на всяких симпозиумах и прочее — метод его часто дает сбои… Потом он еще раз содрал с моей физиономии почти всю кожу и снова уложил в постель… Но хватит об этом.
Я взяла новое имя, фамилию, паспорт… И вот перед вами Зинаида Игоревна Семенова, фото-модель и самая-самая манекенщица Москвы и уже почти Европы.
— Сонечка, а как ты устроилась с паспортом?.. Тоже доктор? — спросил Кирик.
Сонечкино лицо потухло:
— Нет, не доктор. Все тот же Анатолий Макарович Шорников, ваш сосед. Он мог все. И наркотики тоже… Я пробовала, в самые плохие свои минуты… Но на меня курение и понюх не действуют, а уколов я боялась, хотя Макарыч и уговаривал меня. Перешла на сильные транквилизаторы.
Она хотела продолжить, но Кирик решил — теперь или никогда!
— Сонечка… — начал он с трудом, — скажи мне… только правду, и я, слышишь, никогда ни словом никому не обмолвлюсь… — он застрял, не в силах выговорить то, что давно бередило его душу.
Сонечка усмехнулась и помогла ему:
— Вы хотите спросить, виновна ли я в их смерти? Да, виновна.
У Кирика ухнуло и покатилось куда-то сердце: он предполагал, более того, был почти уверен в этом, но… Услышать такой спокойный ответ?..
