– А я-то надеялся, что они все-таки поженятся, – сказал шофер и только после этого вспомнил, что Бастер теперь мой муж. – Но мистер Миднайт поступил абсолютно правильно, выбрав вас, мэм, – тут же исправился он.
– О, спасибо за комплимент, – ответила я. – Если будет время, я еще раз угощу вас мороженым, Томас.
Но вышло так, что все время нашего визита мы почти не выходили из дома Мэй-Анны, да и вообще почти не отходили от нее. Войдя в дом, невозможно было избавиться от мысли, как много здесь изменилось со времени наших предыдущих посещений. Я вспомнила вечер, когда мы с Виппи Берд, одетые в платья из черного атласа, подаренные нам Мэй-Анной, спускались по этой самой причудливой лестнице, чтобы принять участие в нашем прощальном вечере, где мы добыли ей роль в этих ужасных «Новичках на войне». Я вспомнила и другой мой приезд сюда, на судебное слушание по делу об убийстве, и окончательно поняла, что ныне мы в этом доме в последний раз.
Мэй-Анна выглядела страшно исхудавшей, даже более худой, чем в свои детские годы, и без макияжа кожа ее лица казалась пятнистой, что напомнило мне о том дне, когда Стеннер Свиное Рыло на пруду-помойке угодил ей в лицо тухлым помидором. Ее волосы, потеряв сияющий платиновый цвет, превратились в космы цвета грязных шахтных отвалов. В чем-то она опять стала походить на Мэй-Анну наших детских лет, и я почувствовала, как при виде ее мое сердце разрывается на части.
Комната ее тоже перестала выглядеть как апартаменты кинозвезды. Вместо нежного аромата лилий, который она прежде так любила, пахло болезнью и лекарствами, атласные драпировки убрали, бутылочки с парфюмерией были в беспорядке свалены в углу, а на их месте стояли белые эмалированные подносы с бинтами, спиртовка и жестяные коробки со шприцами. Мы с Виппи Берд осторожно, на цыпочках подошли к Мэй-Анне, не понимая, спит она или нет. Она открыла глаза и улыбнулась нам. Не прикрывая рот ладонью, как раньше, потому что не могла пошевелить рукой, в которую была воткнута игла от капельницы, а той испуганной кривой улыбкой, которой она улыбнулась нам с Виппи Берд, когда мы впервые увидели ее на краю шахты «Крошка Энни».
– Твои глаза по-прежнему как две бездонные шахты, – сказала я и поцеловала ее в лоб. – В них можно провалиться так, что никто тебя больше не найдет. Сама не пойму, почему при виде тебя мне всегда приходят на ум бездонные шахты?
– Если бы я не ждала вас, то давно была бы уже на дне бездны, – прошептала она.
– Или в Китае, – сказала Виппи Берд.
Мэй-Анна улыбнулась. Сиделка дернулась, но врач утвердительно кивнул и сказал сиделке, что если мы несколько минут с ней поговорим, то вреда от этого не будет.
– Я так и не побывала в Китае, хотя так хотела! Моя роль в «Шанхайском агенте» – вот весь мой Китай.
Это был гангстерский фильм с ее участием, из ранних.
– Есть много разных других мест, куда ты не ездила, например, Бьютт, – сказала Виппи Берд. – Когда ты поправишься и вернешься к нам, ты прославишь Муна О'Рейли на всю школу, и он сможет заработать себе на обучение в колледже продажей твоих автографов.
Мэй-Анна улыбнулась, давая понять, что благодарна Виппи Берд за попытку подбодрить ее, и потом, когда она по завещанию оставила Муну на получение высшего образования двадцать пять тысяч, мы вспомнили эту улыбку. Не знаю, на учебу в каком именно университете она дала ему эти деньги, потому что их хватило бы, чтобы обучить в колледже весь его класс.
– Вы всегда были моими лучшими друзьями, – прошептала Мэй-Анна, и в этот раз ее слова прозвучали словно прощание.
Мы с Виппи Берд переглянулись, словно спрашивая друг у друга, понимает ли она, что умирает, и я повернулась к врачу в надежде получить разъяснения, но он был занят – что-то записывал в скорбном листе.
– Были всегда и всегда будем, – сказала я.
– Нет, Эффа Коммандер, – сказала она и остановилась, потому что ей трудно было говорить. – Все, и я тоже, знают, что мои дни – нет, часы – сочтены. У меня старый запущенный рак, хотя мне легче, чем было моей маме, потому что я по крайней мере могу задавить боль, ведь мне без возражений дают все, что я ни попрошу. Но я специально попросила не колоть меня сегодня утром, чтобы быть в сознании, когда вы придете. Это мой последний монолог… Врачи не ждали, что я переживу эту ночь, но я пережила, потому что должна вам сказать…
Эти слова забрали у нее последние силы, и было видно, что ее терзает боль. Врач взял шприц и подошел к ней, но Мэй-Анна отрицательно качнула головой. «Не сейчас», – прошептала она и сделала слабое движение рукой, безжизненно лежавшей поверх простыни, как бы приглашая меня подойти ближе. Простыня на этот раз была простая, а не атласная, как раньше. Я подошла и взяла ее руку, и в этот момент заметила, что, наверно, впервые с двенадцатилетнего возраста на ее ногтях нет лака. «Подойдите ближе», – прошептала она, и сиделка принесла нам два складных стула, и мы с Виппи Берд уселись у ее изголовья. Сели, как приехали, даже не сняв пальто.
– Бастер вам что-нибудь рассказывал? – спросила Мэй-Анна.
– Что ты имеешь в виду?
– Рассказывал ли он вам о том, что здесь действительно произошло в ту ночь, когда был убит Джон Риди.
– Я никогда с ним об этом не говорила, это не моего ума дело, – сказала я.
Признаться, мне никогда и ни с кем не хотелось говорить на эту тему, даже с Мэй-Анной и даже сейчас.
– Бастер – лучший из людей, и мне надо было выходить за него замуж, пока была возможность. Если бы только у меня была такая возможность! Ты самая счастливая женщина на земле, Эффа Коммандер, – она слегка пожала мою руку. – И Бастер будет с тобой счастлив, как ни с кем другим.
Я почувствовала, что кто-то стоит у меня за спиной, обернулась и увидела Эдди Баума, у него на глазах стояли слезы. Сначала я захотела, чтобы он ушел, а потом подумала, что он тоже вправе находиться здесь, ведь он заботился о ней не меньше, чем мы с Виппи Берд, хотя и не был ей таким близким другом, как мы. Да, я не любила его за то, что он ничего не сделал для Бастера во время процесса, и все же он старался ради Мэй-Анны, ради спасения ее карьеры, и мы с Виппи Берд должны были быть ему за это признательны.
– Вы не должны больше разговаривать, – сказал врач, который снова подошел к ее ложу со шприцем в руках.
– Доктор, – ответила она, – как вы думаете, почему я жива до сих пор? Я должна им все рассказать.
– Милая, тебе нечего мне рассказывать, – сказала я.
Я видела, что ее боль все усиливается, и хотела, чтобы ей поскорей сделали укол. Я снова вспомнила, как умирала ее мать, на секунду вспомнила свою маму, делавшую для миссис Ковакс горный чай и заварной крем. А Мэй-Анна, разве кто-нибудь согрел ее последние часы чем-то подобным?
