Пакеты тотчас рухнули на землю.
— Хорошо, — Паша поднял руку и осторожно коснулся моей щеки, стирая влажную дорожку. И я с некоторым удивлением обнаружила, что плачу. — Не буду, — пристально глядя в глаза, прошептал он, утирая пальцами мои слезы. А я, не выдержав, вдруг уткнулась носом ему в грудь и разрыдалась.
— Китти-Кэт, ты чего?
— Я тогда так за тебя испугалась! — комкая в пальцах его футболку, всхлипывала я. — Думала, что она тебя…Что ты…
— А я-то уж как испугался… Но, если честно, ты меня сейчас пугаешь намного больше. Шшш… Ну чего ты, Кэти? Всё хорошо. Правда, всё хорошо… — растерянно шептал Паша, поглаживая меня по голове. Слезы, от такого простого и интимного жеста, полились с новой силой.
— Ла-адно, — парень шумно выдохнул, крепче кутая меня в свои объятия. — Знаешь, о ком я написал «Крылья»? Эта песня о тебе, Кэти. Как и «Километры». Как и «Айсберги». Как и чертова прорва песен и стихов до этого, и после. — О тебе, Кэти: подари мне крылья. Подари. Нарисуй мне звездами Вечность. От тебя мне так тесно в груди. Бесконечно… Бесконечно…
Паша пел, щекоча своим дыханием мой висок. И я постепенно расслабилась. Слезы исчезли так же неожиданно, как и появились.
«Вот бы и вправду стоять так вечность», — мечтательно подумала я, до того было хорошо и спокойно в его объятиях. Но с Красновым о спокойствие приходилось разве что мечтать:
— Я запал на тебя еще в четырнадцать лет, Сватова, — оборвав песню на полуслове, неожиданно признался музыкант. — Вот не повезло, да? Как можно влюбиться в ту, которая запросто может оставить тебя помирать в больнице? Или ту, что бросается под пули направо и налево, и приказывает всяким психопаткам стрелять в нее? Или…
— Да ну тебя! — сделалась мне обидно. Вечно Краснов всё портит. А я еще страдала по нему как помешанная… — Что-то по тебе не скажешь, что ты при смерти. К тому же, мы — расстались! — гордо заявила и не менее гордо выпуталась из чужих объятий.
— Вот так новость! — деланно удивился Пашка. И даже ресницами похлопал для эффектности. — Что-то я не припомню такого.
— Но как же… — смутилась я, упоминать наш последний разговор не очень и хотелось.
— Или ты предлагаешь отправить все мои песни в топку? — заломив смоляную бровь, насмешливо спросил музыкант.
— Какой же ты…
— Необыкновенный?
— Неадекватный! — сердито поправила я и, не выдержав, широко улыбнулась. Губы Паши изогнулись в ответ. А меня накрыло.
Я люблю его. Люблю так отчаянно и безумно, что едва могу вынести расстояние между нами.
Люблю. Люблю. Люблю.
Пока я размышляла, как преодолеть этот жалкий метр, Паша просто шагнул ко мне и крепко обнял.
— Я скучал, Китти-Кэт, — тихо проговорил он мне в волосы.
— Я тоже скучала, — выдохнула я в ответ, зажмурившись от счастья. — Сильно-сильно скучала.
— Так скучала, что сбежала аж сюда? — парень отклонился и насмешливо посмотрел на меня. — Это чтобы получше скучалось, что ли?
— Нет! Ты совершенно невыносим! — Наверное, я никогда не привыкну к этим его шуточкам.
— Конечно, я невыносим. Две недели в больнице наедине с моими супермнительными родителями кого угодно доведут. А ты, к слову, даже не попыталась меня спасти.
Я опять вспомнила о травматологии, о тех мрачных мыслях, что преследовали меня там. Если бы не я…
— Я думала, ты больше никогда не захочешь меня видеть. Что после той лжи, я опротивела тебе. Прости меня, Паш. Я очень виновата перед тобой.
— И откуда в твоей голове так много глупостей, Сватова? — Паша тяжело вздохнул и нежно чмокнул меня в лоб. — Но я всё равно люблю тебя. Даже вот такой глупой. Люблю.
— Не повезло, так не повезло, — передразнила я музыканта и, заглянув в его серые глаза, торжественно призналась: — И я люблю тебя, Краснов. Даже, когда ты шутишь эти свои язвительные шуточки. Очень-очень-очень…
Внезапно слов стало мало. И я, приподнявшись на носочки, первой поцеловала парня. Так, будто ждала этого поцелуя ту самую вечность. Словно сотни веков звала и искала его, и только сейчас наконец-то сумела разглядеть и найти.
Ревниво мяукая, кот вился у наших ног, задорно шелестели листья абрикоса, а ветер опять шептал о любви и счастье.
На этот раз я ему верила.
Конец
