том, чтобы иметь меня. А это большая разница.
Как разговор может превратиться из такого удивительно хорошего в ужасающе плохой всего за две минуты?
— Что ты делаешь?
— Ищу свою одежду. Мне нужно убраться отсюда, — бормочу я, хватая свои трусики с пола. Я отчётливо помню, как Тристан медленно стягивал их с меня, его рот был повсюду, сводя меня с ума.
Теперь он сводит меня с ума другими способами, и я ненавижу это.
Он хватает меня за руку, останавливая мои поиски, и трусики, которые я сжимала, падают на пол.
— Почему? Из-за того, что я сказал?
Я пристально смотрю на него, желая, чтобы он отпустил меня. И в то же время желая, чтобы он никогда, никогда не делал этого.
— Ты со мной только потому, что думаешь, что я какой-то запретный плод или что-то в этом роде.
Тристан закатывает глаза.
— Ты действительно в это веришь?
— Я это знаю, — я пытаюсь вырваться из его хватки, но он крепче сжимает меня. — Отпусти меня.
— Нет, — он тянет меня на себя, но я сопротивляюсь. — Али, послушай меня.
— Зачем? Чтобы ты мог наговорить ещё больше красивых слов и обманом заставить меня остаться? Тебе на меня наплевать. Тебя волнует только завоевание. Желание иметь то, что не можешь. Всё это чушь собачья, — каким-то образом мне удаётся вырваться из его хватки и убежать, схватив первый предмет одежды, который вижу — одну из фланелевых рубашек Тристана, висящую на стуле. Я распахиваю дверь его спальни и бегу по коридору, резко дёргая рубашку, когда практически спотыкаюсь на лестнице.
Не знаю, куда я бегу. Я почти ничего не вижу, моё зрение затуманено дурацкими грёбаными слезами. Я в ярости. Злюсь на себя за то, что плачу.
Ещё больше злюсь на себя за переживания.
— Александрия, — как чёртов «Стелс», он подкрадывается ко мне, когда я подхожу к входной двери, хватает меня сзади и заключает в объятия. Я сопротивляюсь изо всех сил, упираясь локтями ему в грудь. Откидываюсь назад, так что моя пятка входит в прямой контакт с его голенью. — Блин, это чертовски больно, — бормочет он мне на ухо.
— Отпусти меня! — я практически кричу, колотя кулаками по его предплечьям. Ненавижу его предплечья. Они мускулистые, с гладкой золотистой кожей, слегка покрытой тёмными волосами, и толстыми запястьями. Да. Ненавижу их. Ненавижу его.
Я плачу, слёзы текут по моим щекам, и я падаю на него, признавая своё поражение. Его хватка смягчается, его рука гладит мой живот, пытаясь успокоить меня, как будто я какое-то вышедшее из-под контроля дикое животное.
— Послушай меня, — шепчет он, убирая волосы с моего уха, его горячие губы касаются моей кожи. — Ярлыки — это чушь собачья, и ты это знаешь. Ты действительно думаешь, что я бессердечный?
Да! Хочется мне закричать, хотя это было бы ложью. Вместо этого я качаю головой, слишком подавленная, чтобы говорить.
— Возможно, поначалу я и увивался за тобой, потому что мне сказали, что не должен, но я всё ещё с тобой, потому что… — он колеблется, и в тишине, которая нас окружает, так много осталось недосказанным. Я слышу, как он дышит. Чувствую, как поднимается и опускается его грудь у моей спины. Его рука скользит по моему животу, его пальцы ласкают мою кожу, вызывая покалывание повсюду. — Ты мне не безразлична, Алекс. — его голос низкий. Грубый. Произнося слова, которые мне отчаянно нужно услышать. — Не заставляй меня говорить что-то ещё, потому что знаю, что в конце концов всё испорчу, я просто не могу. Ещё пока нет.
Я медленно поворачиваюсь в его объятиях, поднимая лицо так, чтобы наши взгляды встретились. Он касается моих щёк, вытирает слёзы, на его лице не что иное, как ужас.
— Твои слёзы убивают меня, — хрипло шепчет он. — Не плачь из-за меня. Я этого не стою.
Я закрываю глаза, борясь с новыми слезами, которые появляются при его словах. Он не понимает, как много он для меня значит. Он того стоит. Хотела бы я, чтобы он видел, как сильно.
Не могу больше на него злиться. Просто он… такой, какой он есть. Он не лжец. А я ненавижу лжецов. Мошенников. Тристан всегда откровенен, вплоть до того, что ужасно прямолинеен.
Либо я принимаю его таким, какой он есть, либо ухожу.
— Отведи меня в постель, Тристан, — шепчу я, открывая глаза и тут же появляются новые слёзы. Он целует их, его губы задерживаются, из горла вырывается мучительный стон. Его руки сжимаются вокруг меня, и я никогда не чувствовала себя более желанной. — Пожалуйста.
ГЛАВА 26
Тристан
Я подхватываю её на руки и несу вверх по лестнице, моё сердце колотится в груди, кровь кипит. Страх всё ещё овладевает мной из-за того, что мог её потерять. Александрия почти уже выбежала за дверь. Она, на хрен, чуть не убежала от меня в одной моей рубашке. Какого чёрта? Как я мог так сильно испортить то, что у нас есть? Всего несколькими глупыми словами?
Слова никогда не значили так много, как сейчас, между нами. Одно неверно сказанное слово может привести к тому, что всё рухнет. Я не могу позволить этому случиться. Ещё нет. Конец будет, я уверен в этом, — но не сейчас. Мне нужно держаться за неё как можно дольше.
Александрия обвивает руками мою шею, её щека покоится на моём плече. Я прижимаю её к себе, мы оба голые, если не считать моей рубашки, которую она накинула, хотя она так и не успела застегнуть её. Я вижу каждый прелестный дюйм, и я бы пристально уставился на неё, но боюсь, что споткнусь на лестнице и причиню ей боль. Она такая чертовски красивая.
Моя.
У меня сдавливает грудь, и я с трудом сглатываю, вспоминая то, что мы сказали друг другу. Я был полным придурком. Неудивительно. А Александрия была злой. Но заварил кашу я, упомянув это дерьмо с ярлыками. Она продолжила это, довольно точно охарактеризовав меня. А потом ей пришлось отступить, что привело, в свою очередь, к её слезам.
Которые чуть не сломили меня. Последнее, что я когда-либо хотел бы видеть, — это как моя девочка плачет из-за того, что я сделал. Моё сердце разбилось, стоило мне увидеть, как эти слёзы наполняют её глаза и скатываются по щекам. Я имел в виду то, что сказал, — я не стою её слёз. Это правда.
Я также имел в виду то, что сказал, когда уверял её, что она мне небезразлична. Это тоже правда. Если бы она стала настаивать
