драться он умеет. Как только я выхватываю у него пистолет, он бьет меня прямо в лицо. Удар отбрасывает меня назад, и пистолет вылетает из моей руки, исчезая под стулом.
Оран пытается вырвать руку из стола, но она застряла. Он воет от боли, затем хватается за рукоять ножа для писем, чтобы освободить ее.
Тем временем я стою на коленях, нащупывая под стулом пистолет. Не знаю, то ли из-за удара Орана, то ли из-за того, что таблетки начинают действовать, но у меня голова идет кругом. Кажется, что пол подо мной качается взад-вперед, а я не могу найти пистолет.
Дядя Оран прыгает на меня сверху, впечатывая меня в ковер всем своим весом. Он выбивает воздух из моих легких, и я задыхаюсь, голова кружится сильнее, чем когда-либо. Затем он снова пытается поднять меня, оттаскивая от пистолета.
В этот момент мои руки обхватывают что-то холодное и твердое. Я хватаюсь за рукоятку и сжимаю палец на спусковом крючке.
Когда Оран дергает меня вверх, я разворачиваю пистолет и направляю его прямо ему в лицо.
Он замирает, его руки лежат на моих плечах.
— Ты бы не стала стрелять в своего дядю… — говорит он, его пожелтевшие зубы обнажены в жесткой улыбке.
— Я бы точно застрелила, — говорю я.
Я спускаю курок, стреляя ему прямо между глаз.
Руки Орана отпускают меня, и он падает назад. Я тоже падаю назад, неустойчиво держась на ногах. Когда я падаю, мой затылок со стуком ударяется о ковер.
Я переворачиваюсь, и вся комната кружится вокруг меня. Я засовываю пальцы в горло, пытаясь вызвать рвоту. Меня рвет, но ничего не выходит.
Дерьмо.
Я пытаюсь снова, но моя рука онемела и не держится на запястье. Мое горло опухло. Может быть, поэтому меня не тошнит.
Я пытаюсь добраться до телефона, но он, кажется, находится за миллион миль от меня на столе дяди Орана. Я ползу и ползу, но никуда не двигаюсь. Мои колени скользят по ковру.
Боже мой, кажется, мой дядя-идиот наконец-то преуспеет в том, чтобы убить меня, когда ему это уже не поможет.
Мне кажется, что я все еще ползу к телефону, но моя щека прижата к ковру, поэтому я не могу двигаться.
Я чувствую холод. Очень холодно.
Я бы хотела, чтобы Рэйлан обнял меня. Нет ничего теплее его рук.
Черт возьми. Как грустно уходить. С таким количеством сожалений в сердце…
Внезапно я чувствую, что взлетаю вверх. Мне все еще холодно, но я прижимаюсь к чему-то теплому. Я слышу равномерный стук в ухо.
Я снова открываю глаза и вижу лицо Рэйлана. Это невозможно, поэтому я знаю, что, должно быть, сплю.
Если это мой последний сон, я собираюсь насладиться им.
Сильные руки Рэйлана обхватывают меня и выносят из офиса…
Когда я приземляюсь в Чикаго, я беру такси прямо к офисному зданию Рионы. Я уверен, что она будет именно там, и, конечно, вижу, что в ее угловом кабинете горит свет.
В приемной работает Карл. Он узнал меня за все те дни, когда я следил за Рионой, и махнул мне рукой, сказав:
— Она уже наверху.
Я поднимаюсь на лифте, мое сердце сильно бьется. Я уже перебрал все, что хотел сказать ей во время полета. Все, что я делаю сейчас, это надеюсь, что когда она увидит меня, ее лицо озарится счастьем, а не раздражением.
Но когда я поднимаюсь на ее этаж, ее кабинет пуст. Свет горит, кресло повернуто, как будто она сидела в нем незадолго до этого. Но вокруг никого нет. На этаже тишина.
Я стою и жду, гадая, не пошла ли она в туалет. Карл сказал, что она была здесь наверху, он бы заметил, если бы она ушла.
Я высовываю голову из дверного проема и вижу слабый отблеск света в коридоре.
Я иду в том направлении, узнав дорогу к офису Орана. Сначала я иду медленно, думая, что Риона, должно быть, разговаривает со своим дядей. Но все слишком тихо, слишком неподвижно. В воздухе витает металлический запах и что-то еще, слабый запах дыма. Я начинаю идти трусцой, а потом бегу. Я протискиваюсь в дверь Орана.
Оран распростерся на ковре, пустые глаза смотрят в потолок. В центре лба у него круглая черная дыра, а из-под головы, как темный нимб, расходится пятно. Риона лежит в десяти футах от него, лицом вниз.
Из меня вырывается нечеловеческий звук — что-то среднее между ревом и рыданием. Я подбегаю к ней и переворачиваю ее на спину, ужасаясь тому, что сейчас обнаружу.
Ее лицо в синяках и бледнее, чем я когда-либо видел. Ее губы посинели. Но она не мертва. Приложив пальцы к ее горлу, я нащупываю пульс. Слабый и непостоянный, но он есть.
Я подхватываю ее на руки и бегу к лифту. Она чувствуется слишком легкой и холодной, ее кожа липкая, как будто она только что попала под дождь. Пока мы едем вниз, я уже звоню в скорую помощь.
Парамедики везут ее в Северо-Западную больницу и по дороге промывают ей желудок. Они спрашивают меня, что она приняла, но я понятия не имею. Что бы это ни было, я уверен, что она приняла это не по своей воле.
Медсестры поставили ей капельницу в руку и наполнили ее жидкостью. Через несколько минут после того, как капельница с физраствором стала поступать в ее руку, цвет ее щек начал возвращаться. Только легкий розовый оттенок, но он наполняет меня надеждой.
Я уже позвонил Данте. Он звонит Каллуму и Фергусу. Первым в больницу приезжает Фергус. Он заходит в палату Рионы, его лицо белое от ярости.
— Где он? — шипит он на меня.
— Оран? — говорю я. Я помню о том, что, что бы он ни натворил, Оран все еще брат Фергуса. — Он вернулся в адвокатскую контору. Но мне жаль говорить вам, сэр, он мертв.
Я вижу, как дергается уголок рта Фергуса. Крошечная гримаса. Но ее тут же поглощает холодная ярость.
— Значит, ему чертовски повезло, — говорит Фергус.
Он садится рядом с кроватью Рионы и гладит ее волосы, откидывая их со лба. Эти рыжие волосы — единственный цвет на ее лице в данный момент. На фоне ее бледности они выглядят, как никогда ярко.
Я разрываюсь, потому что думаю, что Фергус, возможно, захочет остаться наедине со своей дочерью. Но я не хочу покидать Риону ни на мгновение.
Фергус чувствует, что я стою у него
