Несмотря на это, Марина всячески демонстрировала ему, что работает сугубо из материальной заинтересованности. И на всякий случай не спешила ставить Потураева в известность о своем разводе с Каламухиным. На данном этапе ему об этом знать не следовало, а то, не ровен час, сделал бы для себя неправильные выводы из Маринкиного согласия работать у него. Впрочем, в этом случае он сделал бы как раз правильные выводы.
Первая неделя оказалась самой напряженной, скорее, даже мучительной. Марина боялась продемонстрировать Андрею свои истинные чувства, а потому общалась с ним намеренно холодно. Потом вдруг пугалась вероятности оскорбить его такой холодностью, лишний раз напомнить, что тот в ее глазах и не мужчина, а несчастный инвалид. И она тут же пыталась загладить мнимую свою перед ним провинность, начинала вести себя с ним, как с малым ребенком, тем самым лишь еще более концентрируя внимание на его немощи. И она терялась, смущалась, как юная дева на первом свидании, краснела и понимала, что Потураев видит насквозь ее неловкие попытки скрыть истинные чувства, и вновь призывала на помощь холодность и отчужденность.
Андрей вел себя корректно, не приставал с неприличными разговорами, словно и не было между ними никогда чего-то более теплого, нежели нынешние отношения сиделки и инвалида. Большую часть времени он проводил в кабинете, занимаясь делами. Это время Марина любила больше всего — только в отсутствие Потураева она могла наконец расслабиться и заниматься хозяйством, не размышляя, как выглядит она в эту минуту, не слишком ли откровенно наклонилась, не слишком ли неласково посмотрела на подопечного. Ей нравилось возиться на кухне в тишине, нравилось пылесосить и мыть полы, нравилось наводить уют в квартире. В такие минуты она представляла себя не сиделкой, не домработницей, а хозяйкой дома, не чужого, абстрактного, а именно этого, потураевского дома, занимающейся своим обыденным домашним трудом. Но только при условии, что в эту минуту за ней не наблюдает Андрей. Иначе все ее движения становились скованными, она терялась, не знала, куда девать руки и чем себя вообще занять.
Проходили дни, недели. Не происходило ровным счетом ничего: Марина была только сиделкой, вернее, домработницей, Потураев — не столько пациентом, сколько хозяином дома и работодателем. И постепенно Марина расслабилась. Правда, она была сильно огорчена тем, что их отношения ныне никак нельзя было назвать романтическими, ведь, соглашаясь на эту работу, мечтала-то совершенно об ином. Иногда было обидно до слез, и ей хотелось бросить все и уйти от неблагодарного Андрюши, но слишком далеко такие мысли обычно не заходили. Марина тут же вспоминала и о весьма плачевном положении Потураева, вспоминала его слова о том, что никому другому не может доверять так, как ей. Она не понимала причины оказанного ей высокого доверия, но верила на слово — просто никому не доверяет, и все. А стало быть, если она уйдет, Андрей не сможет нанять другую домработницу и будет тихонько зарастать грязью, не имея возможности без чужой помощи обслуживать свои бытовые потребности, даже питаться нормально перестанет. А ему ведь, сердешному, и так несладко. Да и где Марина еще найдет такую работу, чтобы не требовала ни диплома о высшем образовании, ни особых навыков и умений и при этом столь высоко оплачивалась. Нет, никуда она не уйдет. Пусть не ради Потураева, она не бросит эту работу ради Аришки, ради мамы.
Убеждала себя и сама верила этим сказкам. На самом деле она не смогла бы бросить Андрея, даже не плати он ей ни копейки. Днем горбатилась бы на государство, а после официальной работы все равно бежала бы к Потураеву. Что ж, пусть он забыл, как хорошо им было когда-то, пусть она для него теперь не более чем просто надежный человек. Он-то, Андрей Потураев, по-прежнему был все тем же самым Андрюшей, о котором она ни на минуту не забывала со дня их знакомства. Тем самым, который когда-то изнасиловал глупую наивную девчонку. Впрочем, теперь Марина далеко не была уверена в том, что то было изнасилование. Разве сама она в тот момент не хотела близости? Разве он и в самом деле взял ее силой? Может, он и в самом деле уволок ее силой на второй этаж, в спальню, но, положа руку на сердце, она ведь сама этого хотела. Может, и не осмысливала своего желания, но на уровне подсознания явно хотела, даже надеялась на то, что все произойдет именно в этот вечер. И именно с этим парнем.
Марина уже не помнила, как восприняла это событие тогда, десять лет назад. Может, она и ненавидела в ту минуту насильника. Но даже если это и так, то ненавидела она его очень недолго, ровно до того момента, когда Андрей поставил ее в ванну и начал смывать с нее кровь своими руками. Именно в тот момент она поняла, что пропала, что больше не сможет жить без этих рук, без этих нахальных лукавых глаз, без его голоса, такого разного, то хамского, то самоуверенного, в один момент вдруг превращающегося в жаркий хриплый шепот. Что ж, если им никогда не суждено быть вместе, то, по крайней мере, у Марины есть возможность просто быть рядом. Пусть не спутницей жизни, пусть простой помощницей, но она может быть рядом с ним.
И еще неизвестно, кому это нужно больше — Потураеву или самой Марине. Быть рядом с Андрюшей — что может быть прекраснее? Растить его дочь, пусть даже втайне от него, пусть он даже не догадывается о существовании Аришки. Достаточно того, что Марина сама знала, чьего ребенка выносила под сердцем, чьего ребенка спасла от летального исхода, предрекаемого докторами. Нет, даже несмотря на сугубо деловые отношения с Андреем, Марина считала себя абсолютно счастливым человеком. Ровно до тех пор, пока порог дома Потураева не переступила эффектная женщина.
Слишком красивая для того, чтобы быть просто знакомой. Уж Марина-то знала — Потураев такую женщину ни за что не пропустит! Больше того — эта женщина подозрительно напоминала ту, с которой Марина видела его в ресторане 'Колкин дуб' невыносимо долгих шесть лет назад. И ее подозрения в характере взаимоотношений Потураева с гостьей подтвердились — Виктория, именно так отрекомендовалась ей дама, от двери направилась прямиком в кабинет Андрея и плотно закрыла за собою дверь.
— Ну привет, Андрюша! Как самочувствие? — спросила Виктория, плотно закрыв за собою дверь и ставя на стул объемную сумку.
— Здравствуй, Викуля, — отозвался Потураев. — Спасибо, потихоньку.
Вика присела в кресло, эффектно закинув ногу на ногу:
— Это что же, и есть твоя фея?
Потураев скривился:
— Перестань, Вика, тебе это не идет. И вообще успокойся — ты замечательно выглядишь, и никто в этом доме не собирается оспаривать твою красоту. Ну а что ты вся из себя одета в эксклюзив, а она в базарное тряпье — так на то ты и главный дизайнер швейной фабрики, а она обыкновенная домработница.
