Морвенна удивленно подняла голову, словно сомневаясь, не ослышалась ли она.
— Уйти от Джека?
Лили ткнула пальцем на фотографии и пожелтевшие вырезки из «Санди Таймс».
— Вам надо было все эти годы заниматься живописью, а не ухаживать за этой неблагодарной свиньей. Вам не нужно беспокоиться о семье, он один, и разве он сможет позаботиться о вас в старости? Спросите меня, так я скажу: нет, он здесь, только когда ему это удобно. Вы не уродина; давно бы нашли себе мужика, который знает толк в породистых женщинах. Вот что я думаю. Нечего торчать здесь и рыдать из-за того, чего уже не исправишь. Вам нужно уехать куда-нибудь в Лондон, где вы сможете устроить свою жизнь, — Лили замолчала и показала на одну из глянцевых фотографий акварелей Морвенны. — Я видела ваши картины, те, что были в галерее в Норвиче на прошлое Рождество. Очень хорошие, скажу я вам. — Лили снова замолчала и тихо добавила: — Он просто использует вас, знаю я таких.
Морвенна посмотрела в широкое розовощекое мудрое лицо Лили, не понимая, откуда взялись эти слова. Их на самом деле произносила Лили, или это был ее внутренний голос? По щеке скатилась крупная слеза.
— Ты правда так думаешь? — проговорила она тихим надломленным голосом.
Лили кивнула и открыла жестянку от печенья.
— Что это у вас тут?
Морвенна задумалась на несколько секунд, глядя в окно на зубчатую стену. Она так долго пряталась за спиной Джека, винила его в том, что он отнял у нее успех и возможности, но внезапно ей стало ясно, что она сама себя всего лишила. Морвенна не на шутку испугалась. Забота о Джеке, его нуждах и желаниях не только наполняла ее ненавистью, но и обеспечивала идеальный предлог для того, чтобы не заниматься собственной жизнью. Онемев, Морвенна уставилась на Лили, глядя на свое отражение в ее больших, проницательных и полных сочувствия глазах.
Морвенна несла заботу о Джеке, как свой крест, но в то же время для нее это было ответом на все вопросы. Их судьбы намертво переплелись. И сейчас, словно с высоты пустынного, овеваемого ветрами холма, годы, в течение которых она убеждала себя в том, что Джек не дает ей двигаться вперед, показались ей грудой срубленных деревьев.
Морвенна увидела все: бесконечную цепочку оправданий, самообмана и глубокой, глубокой зависимости. Ей стало не по себе. Она взяла свою чашку кофе и печенье из банки, которую протягивала ей Лили. Может, наступил идеальный момент для того, чтобы наконец сделать первые шаги к новой жизни.
— Как думаешь, скоро картошка сварится? — спросила она.
* * *
Джек Сандфи не заметил, как Лиз перевернула кассету в диктофоне, хотя то и дело смотрел на нее, как будто хотел убедиться, что все идет хорошо. В его голосе слышалось обожание, и она не сомневалась, что Джек в полном восторге от той Лиз Чэпмен, которую сам себе нафантазировал. Единственное, чего она не понимала, — откуда взялось это нетерпеливое ожидание, желание и страсть; не мог же Джек Сандфи напридумывать все это на основании одной коротенькой статьи, к тому же написанной о другом человеке?
В летнем домике было тепло-тепло и темно, неподвижный воздух отяжелел от аромата сухой травы и теплого дерева. Если бы она встречалась с другим Джеком Сандфи, обстановка была бы идеальной. Размечталась. Усилием воли Лиз переключила внимание на мужчину, сидящего на диване. Ей приходилось бороться с собой; он говорил нудным, однотонным обволакивающим голосом. Слава богу, у нее есть диктофон.
Положив ручку на блокнот, Лиз попыталась сосредоточиться на интервью, но другая половина ее сознания вернулась к событиям, случившимся после того, как она познакомилась с другим Джеком Сандфи в отеле «Флаг». Почва для размышлений была богатой и плодородной, но слишком уж темной и вязкой, чтобы можно было найти хоть какое-то логическое объяснение происходящему.
— Может быть, — вдруг проговорил Джек, выпрямившись и прервав поток собственных размышлений, воспоминаний, болезненных и приятных впечатлений и случайного несвязного бормотания, — нам пойти посмотреть мастерские? Я говорил, что наконец-то снова принялся за работу? Я имею в виду настоящее творчество, новые скульптуры, новые идеи. Это так захватывающе — снова оказаться на коне, творить, создавать после столь долгого перерыва. Вы не представляете, как много для меня это значит. Дело в том, что… — он залился краской, отчаянно пытаясь совладать с бурлящими эмоциями. — Я хочу, чтобы вы знали, что это вы, Лиз, ваше сострадание, загадочность, таинственная магия заставили меня… — он поднял руки ладонями вверх, пытаясь совладать с нахлынувшими чувствами: жест раскаяния и капитуляции. — Нет, простите. Я дал себе клятву, что не поступлю так с вами, примите мои жалкие извинения, дорогая моя. Я говорю слишком быстро? Умоляю, простите.
Он кивком указал на дверь, чтобы она не видела его замешательства:
— Уже должны были принести обед. Сказали, что он будет готов к часу дня. Сколько сейчас времени? Как вы думаете? Может, прогуляемся немного до моей мастерской, я буду вашим гидом, посмотрите на творческий процесс? Хотите взглянуть сейчас или позднее? Мы могли бы пройтись по саду, там очень красиво. Так как? — его неуверенность бросалась в глаза и ужасно ее смущала.
Избегая смотреть ему в глаза, Лиз положила блокнот и ручку на маленький кофейный столик, и постаралась не подавать виду, что ей не терпится убраться из этой крошечной комнатушки, атмосфера в которой уже накалилась до предела.
— По-моему, чудесная мысль. Я бы очень хотела взглянуть на вашу мастерскую… — начала она.
Джек расплылся в улыбке.
— Превосходно. Что ж, в этом случае… — с некоторым усилием он поднялся на ноги. Бренди давно закончилось, впрочем, как и содержимое той бутылки, которую он достал из-за дивана. Он держался прямо, хотя, очевидно, это удавалось ему с большим трудом.
— …пойдем, — закончил он, обращаясь как будто к самому себе. — В конце концов, там всего лишь какой-то салат, и даже если его и принесут… — Джек Сандфи замер и отогнал от лица что-то невидимое, или скорее то, что было видно только ему одному, — будто прогонял осу. — Короче, я хочу сказать, наш обед не испортится, даже если его принесут, пока нас не будет. Так что пойдем… — он сделал шаг вперед и подал Лиз руку, — …в мое убежище, мое логово, святая святых.
Лиз совсем не хотелось брать его под руку, но она никак не могла придумать предлог отказаться от столь галантного предложения. А что, если он примет ее прикосновение за поощрение к дальнейшим действиям? Поднявшись на ноги, Лиз услышала голоса, которые принес в летний домик легкий ветерок. Она вздохнула с облегчением, поняв, что они не одни. Лиз различила женский голос — это была девушка-австралийка — и мужской, который почему-то показался ей знакомым. Голоса накладывались друг на друга, смешиваясь с щебетанием птиц и шелестом ветерка в кронах деревьев: радостные, оживленные звуки лета. Они смеялись и подходили все ближе.
