отвечали на мои бесконечные вопросы, и в конце концов я поняла, что такое «социальное обеспечение»: работоспособные люди помогали нуждающимся. Но у меня были руки и ноги, а значит, я могла работать. Мне не хотелось только принимать, ничего не отдавая.
Сначала я пошла на биржу труда. Служащая зарегистрировала меня, но объяснила, что мне нет смысла работать. Я хотела продолжать заниматься голландским, а все, что я могла получить на временной работе, вычиталось бы из моего пособия. Мне разрешалось оставлять себе только остаток, если я вдруг получу больше.
Но я все равно хотела работать, поэтому зарегистрировалась во всех агентствах по трудоустройству, какие были в городе.
Я сказала, что окончила курсы секретарей. Мой голландский был очень плох, но меня все равно занесли в базу данных. Через два дня мне позвонили из агентства Temp Team: заводу по производству апельсинового сока Riedel временно требовалась уборщица.
С шести до восьми утра, до начала заводской смены, я должна была мыть полы, чистить туалеты и убираться в столовой. Это было не слишком приятно, но несложно. На другой работе, в текстильной мануфактуре Akzo Nobel, я запаковывала в коробки огромные катушки ниток. Затем другие работники заклеивали эти коробки. Подобную работу я выполняла и на кондитерской фабрике Delacre – раскладывала печенье по пластиковым контейнерам.
Подобная работа не была престижной, но в ней не было и ничего унизительного, за нее платили, к тому же график был удобным: выходя в утреннюю смену, по вечерам я могла заниматься голландским. Для меня эта работа стала стартовой площадкой: если я трудилась усердно, то могла получить более высокое пособия, а надбавка помогала мне платить за квартиру и учебу.
Работа на заводе позволила мне познакомиться еще с одним классом голландского общества. До этого я имела дело только с социальными работниками и представителями среднего класса, которые на добровольных началах помогали в лагере беженцев. Рабочие разговаривали совсем иначе и относились к иммигрантам далеко не так спокойно. На кондитерской фабрике в основном трудились женщины, и они четко разделялись по этническому признаку: с одной стороны – голландки, с другой – турчанки и марокканки. Они старались держаться обособленно и в столовой, и на производстве. Если марокканку ставили в пару к голландке, работа шла плохо, постоянно возникали конфликты, упаковка сыпалась на пол. Зато когда марокканки работали вместе, они старались делать все как можно лучше. Ксенофобия была взаимной: голландки считали марокканок ленивыми и неприятными, а те говорили, что голландки воняют и одеваются как шлюхи. Каждая группа считала свою выше другой.
В текстильной мануфактуре в основном работали одни голландцы, причем некоторые из них – по десять или даже двадцать лет. Они говорили, что им нравится то, чем они занимаются, и я видела, что они стараются трудиться усердно и эффективно, получая удовольствие даже от такой непритязательной работы.
Постепенно я стала меняться, адаптируясь к условиям жизни в новой стране: научилась распределять время между работой и посещением школы.
Спустя шесть месяцев после того, как я встала на учет на бирже труда, меня вызвали туда, чтобы провести тест IQ. Он был очень длинным и наверняка очень дорогим. В нем было много заданий по математике, с которой у меня всегда было плохо, а остальное – психологические вопросы и проверка знания языка, конечно же голландского. Мои результаты были очень скромными.
Консультант по трудоустройству сказала, что я могу поступить на специализированные технические курсы среднего уровня: что-нибудь связанное с бухгалтерией или администрированием, где будет мало теории, и я смогу постепенно подготовиться к работе. Я сказала, что хочу изучать политологию, но она ответила, что это невозможно: это университетский курс, а я не могу рассчитывать на поступление.
Меня отправили учиться на бухгалтера в Вагенинген, деревню неподалеку от Эде. Эти курсы тоже были очень дорогими, но консультанту показалось, что для меня это единственный разумный выбор. Видимо, она решила, что иностранке будет понятнее универсальный язык цифр.
Я провалилась. Спустя четыре недели дебет так и не сошелся у меня с кредитом. Преподаватель вздохнул и сказал:
– Это точно не твое.
– Я же говорила, – ответила я.
Он написал официальное письмо, в котором говорилось, что я не могу работать бухгалтером, и я перестала ходить на курсы.
Мне по-прежнему хотелось добиться в жизни большего. Я твердо решила, что хочу изучать политологию, и если для этого нужно поступить в университет – значит, так тому и быть. Эллен и Ханнеке подумали, что я сошла с ума. Конечно, высшее образование – это достойная цель, но политология? Я попыталась объяснить им, что хочу понять, почему жизнь в Голландии так отличается от жизни в Африке, почему в европейских странах спокойствие и достаток, в чем причина войн и как достичь мира.
Я размышляла об этом постоянно, но у меня не было ни одного ответа, только вопросы. Каждый раз, общаясь с государственными служащими, я думала: «Как же создать такое государство?» Я наблюдала за тем, как Ханнеке, Эллен и другие девушки, с которыми они жили в одной квартире, составляли графики дежурств и распределяли обязанности – кто когда будет ходить за покупками, убираться и готовить. Это было как расписание автобусов: каждая действительно делала все, что должна. И что удивительно, не возникало никаких конфликтов по этому поводу. Как же стать такими, как они?
В Голландии по поводу всего существовали свои правила. Однажды вечером меня остановил полицейский за то, что я ехала на велосипеде, не включив фары. Я застыла, полагая, что произойдет что-то страшное. Однако меня только отчитали, строго, но вежливо, и велели заплатить штраф в двадцать пять гульденов. Более того, полицейский пояснил, что я не обязана платить сразу: квитанция придет по почте. Конечно, месяц спустя я получила подробный счет. Я подумала: какая разумная система. Полицейский не получает от тебя деньги напрямую, а значит, у него не появится искушение присвоить их.
В этой стране во всем чувствовалось участие государства. Порой эта система казалась слишком бюрократизированной, чересчур сложной, но вместе с тем она приносила много пользы. Мне хотелось понять, как этого добиться. Это была страна неверных, и мы, мусульмане, не должны были перенимать их образ жизни. Но почему же тогда в ней все было устроено гораздо разумней и жилось здесь намного лучше, чем там, откуда мы родом? Разве в тех странах, где поклоняются Аллаху и соблюдают Его законы, не должны царить мир и достаток, а страны неверных, наоборот, быть бедными, темными и раздираемыми войнами?
Я хотела понять это противоречие. В 1992–1993 годах, казалось, во всем
