– Я просто хочу освободить ее от всей этой боли! – чуть не возопил Бернар, он был почти вне себя, а это было так непохоже на него. – Как мы можем допустить, чтобы это так продолжалось?
– Дорогой мой, так идет из поколения в поколение, – устало сказал доктор. – Завтра она забудет обо всем, вот увидите.
Солнце садилось, красный огненный шар над возбужденным островом, оно осветило комнату Софии последними розовыми отблесками, и наконец – наконец! – началось таинство рождения.
Около десяти часов Бернар и Катрин, сидевшие на кухне, услышали сильный мучительный стон Софии и первый икающий вопль младенца.
– У вас сын, – сказал доктор. – Я думаю, в свете того, что сегодня должно произойти, вы должны назвать его Виктором – или даже Уинстоном.
София лежала на подушках, она была без сил, но в то же время на подъеме.
– О нет, мы уже придумали имя, – срывающимся от усталости голосом произнесла она.
– И какое же?
– Мы собираемся назвать его Луи.
София взяла младенца на руки. Она смотрела на сморщенное личико с маленьким, как пуговка, ртом, который так жадно сосал ее грудь, на большие голубые глаза и пушок светлых волос, покрывавших слегка заостренную головку, и волна любви переполнила ее. Обстоятельства его зачатия и все ужасное время, которое последовало вслед за этим, остались теперь позади. А то, чего она боялась больше всего на свете – того, что она посмотрит на него и поймет, что это ребенок того ненавистного офицера, что изнасиловал ее, – этого на случилось. Ничего не было такого в младенце, что указывало бы на то, чей это ребенок. В любом случае для Софии это не имело значения. Он был здесь, она любила его, и неважно, кто его отец. Он был почти ее, ее – и ничей больше, этот мягкий, сладко пахнувший молочком, полностью зависящий от нее комочек.
О, если бы она была уверена, что он никогда не будет страдать, как страдали они все эти последние пять лет! Если бы она сумела сохранить его в любви навсегда! София крепко прижала к себе малютку и пообещала, что ничто не причинит ему боль, если в ее власти будет предотвратить беду.
Джерси, 1991
Дэн Диффен толкнул дверь паба, и ему показалось, что он вернулся в старые времена. Если бы собрать все фунты, потраченные им на каждую пинту пива, что он выпил за все эти годы, он, наверное, стал бы богатым человеком. А если добавить к этому еще фунты за все рюмки виски, то он смог бы позволить себе один из богатых особняков, которыми был усеян остров. Но он не бывал ни в одном из подобных заведений с тех пор, как ему вручили приказ об отставке. В нем было столько воспоминаний, а ему не хотелось воскрешать ни одного из них. Проклятье, это так ранило его тогда! Он чувствовал себя как выброшенный за ненадобностью спичечный коробок, и именно тогда, когда – после гибели Марианны – он больше всего нуждался в том, чтобы заполнить бесплодную пустыню его личной жизни. Ничто никогда, подумал он, не заставит его забыть вид ее переломанного тела, распростертого на дороге, ничто не утишит боль от потери. Работа по крайней мере могла бы стать панацеей. Но полицейская служба отвергла его, и даже когда он начал воссоздавать заново свою разбитую жизнь, добиваясь успехов и даже исполнения иных желаний, все та же горечь оставалась в нем, она мучила и терзала его, как незаживающая рана.
Он не хотел видеть старых друзей. Наверное, это удержало его от того, что он не стал обращаться к ним, чтобы расследовать дело Лэнглуа. Но сейчас все стало иным. Визит Джулиет перевернул в нем все, воодушевил его воображение и вновь пробудил старый энтузиазм. Дэн всегда был убежден: надо хватать возможности, что сами плывут в руки. Упускать их – значит отвернуться от своей судьбы. Он решил, что сейчас – подходящий момент для того, чтобы следовать своим инстинктам и постараться докопаться до того, что случилось в Ла Гранже двадцать лет назад. Джулиет станет связью между ним и тесно переплетенным кланом Лэнглуа. Этим утром она позвонила ему и сказала, что хотела бы продолжать расследование, и он договорился о встрече, чтобы она смогла рассказать ему еще что-нибудь. Но он не мог рассчитывать, что она проделает всю работу сама. Раскопать кое-что придется ему самому. А это означает восстановление тех связей, которые он растерял за прошедшие несколько лет. С волнением охотника, идущего по следу, пока еще едва уловимому, он, чтобы зацепиться, сделал пару звонков. И вот теперь – в пабе – он с удивлением обнаружил, что возврат в прошлое оказался намного безболезненнее, чем он ожидал.
Время шло, а он не замечал этого. Больше он не был тем ревностным молодым полицейским, все мечты которого о карьере разлетелись в пух и в прах. Он теперь другой, и амбиции у него тоже другие. И несмотря на то, что этот паб навевал воспоминания, он мог только следовать им, и ничего более.
Он немного постоял в проходе, щурясь от клубов сигаретного дыма, а потом прошел к стойке, где на высоком стуле сидел мужчина. Не узнать его было невозможно из-за облачка огненно-рыжих волос, которые росли от уха до уха под розовой лысиной, напоминавшей монашескую тонзуру.
– Здравствуйте, мистер Гулд.
– Дэн! Я не видел, как ты вошел. Сегодня ты рановато!
– Ну, это у меня пунктик, помните? Не думал, что это имеет значение, да и в любом случае я решил, что вы придете раньше.
– Не люблю понапрасну тратить время, когда можно выпить что-нибудь. Ну, что ты пьешь?
– Подумаю. А вам скотч?
– А почему бы нет, черт побери, раз уж ты платишь.
– Два двойных, пожалуйста, – сказал Дэн барменше, которая крутилась возле них. Девушка была другой, но рвение услужить им – прежнее.
– Итак? – сказал старина Гулд, когда девушка поставила перед ними на стойку два стакана виски. – Зачем ты хотел увидеть меня, Дэн?
Дэн огляделся и показал на столик в углу.
– Может, пойдем туда? Там потише.
– Давай.
Движимый сохранившимся еще с тех времен чувством уважения, Дэн пропустил Гулда вперед. Когда Дэн поступил на полицейскую службу, Филлип Гулд был дежурным инспектором в секции Дэна, и с самого начала между ними возникла симпатия. Честность и порядочность прямо-таки светилась на грубоватом, довольно красном лице Гулда и в его голубых глазах, опушенных редкими бесцветными ресницами. Он был резкий, но справедливый человек, требовательный к вновь поступившим на службу так же, как и к старым служакам. Он с горячностью защищал любого, если чувствовал, что с ним обошлись несправедливо. Дэн знал, что Фил сражался за него, и несмотря на то, что ему не удалось отстоять его, Дэн все равно был ему благодарен. Видимо, этот человек приносил в жертву своей будущей карьере любой шанс выдвинуться: он был всегда лоялен по отношению к своим подчиненным. И может, из-за этого он так и не поднялся выше инспектора, и хотя до пенсии ему оставалось менее пяти лет, было непохоже, что его повысят в должности.
