говорю. – Лея и мой сын.
– Гром, да объясни ты толком! – не выдерживает Серый. – Что он сказал? Что с Леей?
– У меня сын родился. Понимаешь?
– Как? Подожди! Как родился? Там? А Лея? Она как?
Его вопросы как ножом по сердцу.
– Не знаю, Серый, не знаю. Эта скотина ничего не сказал. Кроме того, что у него теперь не только моя Лея, но и мой сын! Мой ребенок! Понимаешь? Сука! Серый, я должен их найти!
Ударяю кулаком по столу.
– Успокойся, Гром. Тебе сейчас нужны трезвые мозги. Мы их найдем. Обязательно найдем. Султан не сказал, что он хочет?
– Сказал, – отвечаю, сам понимая, что это вообще не имеет значения. Я отдам ему все. Все, что он попросит. – Завтра придут его люди с бумагами. Я не могу рисковать, Серый, но чувствую, что этого ему будет недостаточно. Этот урод не остановится.
Серый соглашается со мной, кивая.
Какое-то время мы сидим молча. Пока Серый вдруг не восклицает:
– Гром, ты говорил, что Лее ещё месяца три до родов. Так?
– Ну да, – не совсем понимаю, куда он клонит.
– Значит, сын родился недоношенным. Так получается.
– К чему ты ведёшь?
– Я, конечно, не доктор, но полагаю, что недоношенному ребенку нужна специальная помощь. Ну, или как это у них называется. У меня племянница такой родилась. В реанимации детской пару месяцев лежала.
– Ты хочешь сказать, что мой сын в какой-то больнице? – спрашиваю со слабой надеждой.
– Вполне возможно, Гром. Надо думать над каждым вариантом.
Слабая вспышка надежды озаряет мою голову. И как я сам до этого не додумался? А что, если сыну не оказывают должной помощи? И, как будто отвечая на мой вопрос, Серый говорит:
– Султану нужно, чтобы твой ребенок жил. По крайней мере, пока он не получит от тебя все, что хотел. Так что, вариант с детскими реанимациями вполне рабочий.
ГЛАВА 89. Лея
– Эй, вставай давай, хватит валяться! – сквозь полудрему слышу грубый голос. – Ну!
Меня сильно толкают в бок.
Приоткрываю глаза и сажусь на кровати, поскрипывающей при этом железными пружинами.
– На, ешь, – мне в лицо суют тарелку.
Отворачиваюсь, даже не глядя, что в ней и не улавливая аромат.
Меня знобит. Обнимаю себя руками и чувствую резкую боль при касании груди.
– Где мой сын? – спрашиваю, глядя в стену.
– Ешь давай, – настаивает голос.
Поднимаю взгляд. Передо мной здоровый мужик в маске на поллица. Безразлично смотрю на него и опять ложусь.
– Встань! – командует он.
С грохотом ставит тарелку на тумбочку возле кровати и тянет меня за плечи.
– Сука! Нормального обращения не понимаешь?
Я подчиняюсь и встаю, но чувствую, что ноги подкашиваются. Какая-то незнакомая ломота в теле и опять эта боль в груди.
Тяжело выдыхаю и хмурюсь.
– Э, что с тобой? – спрашивает мужик и я обессиленно падаю на кровать.
Мужик бежит тяжёлыми шагами, каждый из которых отдается мне ударом в голове, к двери и кричит куда-то в коридор:
– Хозяина зови! Эта сука, похоже, окочуривается!
В комнату заходят ещё два человека. Я вижу только их ноги.
Они подходят ко мне.
– Что с ней, блять? – говорит уже знакомый голос с акцентом.
Холодная рука касается моего лба и я вздрагиваю. Потом эти же пальцы разводят мои веки.
– Сука. Ее надо в больницу вести. Подохнет ещё раньше времени.
– Где мой сын? – опять повторяю свой вопрос.
Но никто не обращает на него внимания. Они обсуждают между собой другую тему.
– Давай врача сюда позовём.
– А вдруг не успеет. Ей ехать часа два сюда. Ну, на хуй. И правда подохнет ещё. Я – за больницу. Громов не дурак. Попросит ещё фотки ее и ублюдка перед подписанием документов. Не труп же ему слать.
– Да, ты прав. Давай веди ее в машину.
Меня хватают за руки и тянут с кровати. Я безвольно подчиняюсь.
– Где мой сын? – несколько раз спрашиваю у людей в машине, пока мы едем куда-то.
– Да, заткнись ты! – не выдерживает тот, кто сидит рядом со мной на заднем сиденье. – Заебала. Сейчас увидишь своего ублюдка.
И впервые за долгое время у меня что-то проясняется в мозгу. Я с благодарностью и надеждой смотрю на ответившего мне человека.
– Трахнуть бы её, чтобы в себя пришла, – говорит он другому, сидящему впереди.
– Подожди, – отвечает тот. – Не время ещё.
Оборачивается и смотрит на меня.
– Да, трахнуть можно будет, – отводит взгляд и опять садится прямо. – Когда сделаем все.
– А что с ублюдком?
– А что с ним? Пусть живёт. В детдоме. Как отказник. Пусть Громов живёт и знает, что где-то растет его единственный сыночек. Документы уже готовят.
У меня холодеет все внутри, но я боюсь произнести хоть слово.
Мы приезжаем в больницу. В кабинет ко врачу я захожу с обоими мужиками, но это не вызывает у врача никаких вопросов.
После осмотра она говорит им, а не мне:
– Мастит. Пока ранняя стадия.
Потом уже обращается ко мне:
– Сцеживать надо, милочка. Массаж. Иначе – на операционный стол. А совсем запустишь – и груди лишишься. Поняла?
Я никак не реагирую на ее слова.
– Она поняла, – отвечает за меня один из моих сопровождающих.
– Ну, пошли, – обращается уже ко мне и толкает в плечо. – На фотосессию.
Ржёт сам и тем же ему отвечает второй.
Я с надеждой смотрю на врача, но она упорно делает вид, что ничего не замечает, старательно записывая что-то в какой-то журнал.
Мы выходим и идём по длинному коридору, едем на лифте. Опять идём по коридору. Бесконечные пролеты, повороты. Лабиринт. Как и моя жизнь
