Кроме всего прочего, у Джастины приближалось весьма ответственное в ее новой оксфордской жизни событие – премьера студенческой постановки «Юлия Цезаря», и она буквально разрывалась между домом и колледжем святой Магдалины.
Джастина вся была в предстоящем спектакле – очень часто она ловила себя на том, что принималась вполголоса цитировать отрывки из пьесы, в которой, кстати, сама несколько раз играла и Кальпурнию,[7] и Порцию,[8] в самых, казалось бы, неподходящих для этого местах – на кухне во время приготовления завтрака, по дороге на репетицию, и даже перед тем как лечь в постель с Лионом:
Я знаю вашу мудрость.
Кровавые мне ваши руки дайте
И первому, Марк Брут, тебе жму руку;
Второму руку жму тебе, Гай Кассий;
Тебе, Брут Деций, и тебе, Метелл;
И Цинне, и тебе, мой храбрый Каска;
Последним ты, но не в любви, Требоний.
Патриции – увы! – что я скажу?
Доверие ко мне так пошатнулось,
Что вправе вы меня сейчас считать
Одним из двух – иль трусом, иль льстецом.
– О, истинно тебя любил я, Цезарь!
И если дух твой носится над нами,
То тягостнее смерти для тебя
Увидеть, как Антоний твой мирится
С убийцами, им руки пожимая
Здесь, о великий, над твоим же трупом!
Имей я столько ж глаз, как ты – ранений,
Точащих токи слез, как раны – кровь,
И то мне было б легче, чем вступать
С убийцами твоими в соглашенье.
Прости мне, Юлий. Как олень, затравлен,
Ты здесь лежишь. Охотники ж стоят,
Обагрены твоею алой кровью.
Весь мир был лесом этого оленя,
А он, о мир, был сердцем для тебя.
Да, как олень, сражен толпою знати,
Ты здесь лежишь…
Иногда Джастина цитировала вполголоса, иногда – так, как она представляла эту фразу звучащей на театральном представлении.
Лион конечно же не обращал на это внимания – то, что многим могло показаться странностью, для него было нормой; ведь это было нормой для его жены!
Джастина уже почти забыла о странном новом подозрительного облика соседе – у нее были проблемы куда более серьезные.
И вот однажды проходя мимо незнакомца (а тот ни на кого не обращая внимания, сидел на скамейке с развернутой книгой в руках), Джастину осенило: да это же тот самый полусумасшедший то ли поэт, то ли писатель, то ли философ, то ли еще невесть кто, с которым она как-то сиживала за одним столиком в своем любимом кафе на пути в колледж святой Магдалины!
Да-да-да, как раз в тот день, ставшим роковым для Гарри и Мери…
Она, проходя по улице, выстукивала сорванной веточкой какой-то замысловатый мотив на железной ограде, а затем зашла в кафе…
За ближним столиком сидели Гарри и Мери (они тогда не заметили Джастину), а рядом…
Да, тот самый.
Кажется, он еще что-то писал. Интересно, что он здесь делает, и почему поселился в таком престижном районе? Странно, очень странно…
Как бы то ни было, однако от этого воспоминания подозрительность Джастины и какая-то необъяснимая неприязнь к этому человеку только усилились.
Кто он такой?
Совершенно он не похож на типичного оксфордского буржуа…
Однажды за ужином, когда дети уже спали, Джастина поделилась своими соображениями насчет нового соседа с мужем, однако Лион к ее немалому смущению развеял в прах все подозрения и страхи:
– Так ведь я знаю его!
Джастина подняла на мужа удивленные глаза.
– Как? Не может быть!
Лион утвердительно закивал.
– Да, точно…
– Кто же он?
– Аббат Джон О'Коннер… Он переехал в Оксфорд из Ольстера.
Слова мужа прозвучали для нее как гром среди ясного неба.
Как – оказывается, рядом с их домом поселился католический священник?
В Южной Англии, в святая святых англиканства, где само признание о своей принадлежности к католицизму в лучшем случае могло вызвать презрительную усмешку, а в худшем – затаенное недовольство?
Да быть того не может!
А Лион, будто бы угадав мысли жены, после непродолжительной паузы продолжал:
– Ты ведь знаешь, что тут, в Оксфорде, учится несколько выходцев из Ирландии… в смысле – из Дублина.
– Знаю. Ко мне в студию приходят ирландские студенты.
Лион подчеркнул:
– В том числе – и из Ольстера…
Она растерянно произнесла:
– Ну, из Ольстера… И что же с того?
– А то, Джастина, что все они – католики, – объяснил Хартгейм. – И этот аббат, насколько я понял, прислан сюда… – он замялся, подыскивая нужное выражение, – ну, для удовлетворения их религиозных потребностей, что ли… Кстати, оказывается в Оксфорде есть католический приход – а я и не знал… Правда, не очень большой… Раньше я и не подозревал об этом, – повторил Лион, – пока не познакомился с Джоном.
Джастина удивилась еще больше.
– Как – ты уже успел с ним познакомиться? А почему я об этом ничего не знаю?
Лион смущенно заулыбался.
– Ну, ты ведь меня об этом не спрашивала… Ты вообще редко интересуешься, как я провожу свободное время…
Джастине показалось, что в голосе ее мужа прозвучала затаенная обида. Она растерянно улыбнулась:
– Извини, я ведь так занята.
– Я знаю…
После непродолжительной паузы Лион, посмотрев на жену, произнес:
– А я-то думал, ты уже видела нас вместе…
– Ты хочешь сказать, что часто проводишь с ним свободное время? – осведомилась Джастина.
Вздохнув, Хартгейм признался:
– Нет, не очень… Во всяком случае – не так часто, как мне бы того хотелось…
Она иронически покачала головой.
– Да, честно говоря, я не думала, что ты за такой короткий срок сможешь сойтись с таким вот подозрительным субъектом…
Пришла очередь удивляться Лиону.
– А чем же этот почтенный человек кажется тебе подозрительным?
Она, поежившись от скрытой неприязни, произнесла:
– Не знаю…
– Может быть, потому что он – ирландец, да еще – католический священник?
Джастина посмотрела на Лиона с немалым удивлением и спросила:
– Но ведь в таком случае и я должна вызывать у многих подозрение? – она сделала паузу в надежде, что муж как-нибудь прореагирует на ее выпад, однако тот ничего не сказал.
Лион промолчал.
И только через несколько минут он, стараясь не встречаться с женой взглядом, произнес:
– Честно говоря, я не думал, что ты можешь быть столь недоброжелательной…
– Я?
– Но не я же…
Стараясь придать своим интонациям как можно больше спокойствия, Джастина ответила:
– Лион, ты зря обвиняешь меня в том грехе, какого я не совершала… При всех своих многочисленных и очевидных недостатках я никогда еще не страдала грехом недоброжелательства… Понимаешь?
– Но ведь ты… – начал было Лион, однако его жена перебила его более напряженным голосом – она почему-то разволновалась, и, что самое странное – сама не могла найти этому причину:
