поездки сказала, в какой гостинице остановился мой отец. Каждому из нас сейчас нужно было подумать, что говорить. Но я, как ни старалась, текст придумать так и не смогла, да и стоит ли мне вообще сейчас вмешиваться в разговор? Отцу и Роме я уже всё сказала, а вот Али мне и сказать нечего.
И вот, спустя время, мы уже стояли перед дверью номера гостиницы, где нас ждал мой отец. Ну, или не ждал, но выбора ему сегодня не предоставили. А мне совсем не вовремя опять стало перед ним стыдно. Ведь всё, что было плохого в его жизни — связано со мной, всё из-за того, что я влюбилась не в того. И теперь, даже после стольких лет, ему вновь придётся потерпеть из-за меня.
Дверь я открыла, постучав. Отец сидел на диване, серьёзный и сосредоточенный. Но не злой, и это было очень большим плюсом в данной ситуации. Кстати, Али тоже не выглядел злым, скорее — недовольным, но смирившимся. Разумеется, руки друг другу эти двое жать не стали, но я и не ждала этого. Зато Рома протянул моему отцу руку, и тот ответил на рукопожатие с таким же смирившимся лицом, как и у Али. Как говорится, было бы смешно, если б не было так грустно.
Надеюсь, что когда-нибудь, мы все вместе, одной большой и дружной семьёй окажемся за общим столом и сможем от души посмеяться над этим всем. Нет, никогда этого не будет, потому что смеяться тут совсем не из-за чего, об утраченном времени не смеются, о нём жалеют. Но сейчас даже мечтать не время, моя судьба решается, как-никак. Печально, конечно, что я не могу сама всё решить, но деваться некуда. Хотя бы так, я же даже об этом уже не мечтала.
Мы расселись по разные стороны журнального столика. Я присела к отцу на диван, Алиевы заняли кресла. Воцарилось минутное молчание, после которого Рома тяжело вздохнул.
— Что ж, раз первым сказать никто не хочет, то начну я. Заходя вперёд, я скажу, что, когда я стану отцом — я никогда не доведу своих детей до такой ситуации. Никогда не украду у них столько лет из-за своих глупых принципов и вообще — не понятно, чего. Так вот. Делить вам нечего. Сейчас — так уж точно. А те десять лет навсегда останутся на вашей совести.
— Вот тут ты неправ, сынок, — обиделся Али, в то время, как мой отец просто молча слушал, сжимая челюсть и излучая вину. Он даже не возразил! Мой папа! — Я был согласен на ваши отношения, ты забыл?
— Был, — правильно подметил его сын. — Хорошо, у Александра Михайловича на счету, может, и больше, но и тебе похвастаться нечем. Или вы и тут соревнуетесь, кто больше?! А последний год точно за тобой, ведь так, папа?
— Я делал то, что считал нужным, — буркнул Али.
— Как и я, — подал голос мой отец.
— А надо было спросить нас, чёрт вас подери! — эмоционально воскликнул Рома, потом на секунду закрыл глаза, чтобы успокоиться. — Я не говорю, что нашей с Каролиной вины нет — она даже больше, но началось-то всё с вашей глупой войны! И к чему нас всех это привело?! Кто-нибудь из нас четверых может похвастаться тем, что абсолютно счастлив? — Рома обвёл нас строгим взглядом, печально усмехнулся после общего молчания, послужившего ему ответом. — Вот именно. Но с этого момента мы прекращаем копаться в прошлом. Хватит. Мне плевать, как вы будете выносить друг друга, но если вы хотите остаться в нашей жизни, то забудете о войне, угрозах и разборках. У вас, у каждого, за спиной целая жизнь. Жизнь в войне! Неужели, не надоело?! Я не прошу вас сейчас обняться. Я прошу лишь, наконец, одуматься. И то, что вы оба здесь — даёт мне большую надежду, — Рома замолчал, в номере снова наступила тишина, разве что стук моего дико колотящегося сердца мог её нарушить.
— Мне жаль, что так вышло, — вдруг заговорил мой отец. — Наши разборки не должны были вас коснуться, ты прав, Рома. Но я не думал тогда ни о чём, я просто…, — папа выдохнул, не найдя слов. — Простите меня, дети, — он погладил меня по руке и поднялся. — Я оставлю вас, нужно побыть одному.
Мои глаза сразу наполнились слезами. Мне было жаль отца, которому пришлось сейчас извиняться перед кровными врагами, жаль этого самого врага, который тоже выглядел мрачнее тучи, и жаль, наконец, нас — детей, которые не смогли побороться за своё счастье тогда, десять лет назад, когда оказались в самом центре войны.
Али, после того, как за моим отцом закрылась дверь, тяжело вздохнул.
— Даже так, я удивлён. Наворотили…, — он тоже поднялся. — Надеюсь, ты будешь счастлив с этой девушкой, сынок, а она когда-нибудь сможет меня простить за все мои слова и поступки, — отец Ромы пошёл к двери, пока я пыталась сдержать подкатившую истерику, но в дверях остановился и снова вздохнул: — Простите нас, дети.
Когда же дверь закрылась и за ним, я разрыдалась в голос. Рома пересел ко мне, прижал к себе, но не старался успокоить. Наверное, он знал, что мне нужно выплеснуть все эти эмоции, что столько времени съедали меня изнутри.
— Прости меня, — сквозь слёзы прошептала я.
— Я так и не спросил главного: ты хочешь быть со мной? Или ты рыдаешь, потому что остался только я? — улыбнулся он, возвращая меня в прошлое, когда его шутки могли меня рассмешить и успокоить.
— Хочу! — засмеялась я. — А ты?
— Иначе я бы тут не сидел, — тихо ответил он.
Я крепко обняла Рому за шею.
— Я люблю тебя!
— Я так скучал по тебе, Каролина, — прошептал он. — Я люблю тебя, Вишневская. Всегда.
И вот, наконец, я смогла коснуться его губ. Этот поцелуй был особенным, не похожим на другие. Даже на те, что были между мной и Ромой когда-то. В этом поцелуе смешалось столько всего, что из моих глаз снова потекли слёзы. Я так скучала по нему всё это время! По этим губам, по этим глазам, скучала по этому мужчине! Я не могла поверить, что всё, наконец, кончилось. Что мне больше не нужно ничего бояться, не нужно переживать, что моя любовь
