Вика вновь расплакалась, только на сей раз не истерически, не горестно, она плакала и улыбалась, встала на колени, обхватила ноги Потураева, прижалась мокрым лицом к клетчатому пледу:
— Андрюшка, милый, я так тебя люблю! Ты самый замечательный на свете друг! Обещай мне, что никуда не исчезнешь, ладно? Больше того: давай дружить семьями: ты со своей Маринкой, я с Чернышевым? Я так тебе благодарна! И какие мы и вправду дураки! Прости меня, ладно?..
— Ладно, ладно, вставай, — довольно произнес Потураев. — Нечего у меня в ногах валяться, я, как человек великодушный, и так прощу.
Поднимаясь, Виктория тихонько рассмеялась:
— Великодушный ты мой! Да я ж к тебе иначе и прижаться не могу — из-за колес к тебе и не подступиться. Так как насчет моего предложения? Принято?
Андрей вздохнул:
— Не все так просто, Викуля. Моя-то Маринка по-прежнему замужем… Ну ладно, хватит об этом. Ты блузку-то сними — я ее в твою коллекцию пока не отписывал. Сама понимаешь — опытный образец…
Марина не находила себе места. Значит, для нее и действительно в сердце Потураева места нет… Прахом пошли все надежды… Для души, для тела у него есть и покраше — вон фифа какая разряженная, не то что Маринка! Потураев, видать, в этом плане мужик разбалованный — вон как в первую же встречу сразу все про нее понял: и про базарные дешевые шмотки, и что абсолютно ничегошеньки она в этой жизни не добилась… И правда — ничего, абсолютно ничего… Нет, неправда! У нее есть Аришка, самая замечательная девочка во вселенной.
Гостья довольно долго не покидала хозяйский кабинет. Марина старалась заниматься делами, механически протирая тряпкой все, что под руку попадет, будь то полированная поверхность стола в гостиной или утюг, притаившийся под стулом на кухне. Воображение подсказывало, чем сейчас могут заниматься Потураев со своей гостьей. Чем, чем?.. Что за глупый вопрос?! Знамо чем… Недаром у него в кабинете и удобный диванчик имеется… А впрочем, зачем ему в его нынешнем положении диван? Небось и этим занимается прямо в инвалидной своей коляске.
Эмоции подталкивали Марину бросить все и уйти по-английски, не потребовав даже расчета за месяц работы. Слезы застилали глаза, рука протирала одной и той же, давно высохшей тряпкой паутину в самом недоступном углу и экран телевизора, кухонный стол и ручки двери. А разум кричал: 'Не смей и думать, не смей! Ты десять лет ждала возможности быть рядом с ним! Пусть он не с тобой, зато ты — с ним! И где еще, скажи на милость, ты сможешь заработать столько денег, чтобы нормально прокормить ребенка? Чтобы купить матери не плохенькие, почти бесполезные лекарства, а настоящие, от которых ей, быть может, хотя бы чуточку станет легче?!' И, давясь слезами, Марина терла и терла все подряд, то боясь выглянуть из кухни, дабы не увидеть чего-нибудь, ранящего ее еще больше, чем вид успешной соперницы, то, не в силах вынести неизвестность, принималась усердно тереть ручку двери в прихожей, при этом ощущая себя мазохисткой. И дождалась…
Из кабинета вышла Виктория с явно припухшими от слез глазами. Марина уж было собралась радоваться поражению соперницы, как вдруг, словно при замедленной съемке, увидела, как буквально на ходу гостья застегивает блузку… Слезы Маринкины на этом закончились. Откуда-то из самых глубоких недр души поднялась вдруг невиданная злость на гостью, на Потураева, на целый мир. Гнев буквально захлестнул: 'Ну нет, вот теперь я никуда не уйду! И пусть мне будет хуже. И пусть я нужна ему сугубо для выполнения домашней работы, пусть! Значит, не судьба! Но он, по крайней мере, будет мне платить за ребенка. И пусть он сам об этом не догадывается — я-то буду знать, зачем я здесь. Ненавижу, ненавижу!!!'
Потураев выкатился из кабинета минут через тридцать после ухода Виктории. Марина была на кухне, шинковала капусту для салата. Подъехал тихонько, почти вплотную к Маринке, благо коляска не скрипела. Воспользовавшись неожиданностью, резким движением усадил ее себе на колени, уткнулся в ее шею:
— Маринка… Я уже забыл, как ты приятно пахнешь…
Едва не вскрикнув от испуга, Марина неловко повалилась на спину и размахивала ногами в воздухе, пытаясь найти для них опору. Не ожидая коварного нападения, она не успела положить нож на стол, и теперь сопротивлялась чисто символически, опасаясь слишком резким движением поранить любимого до ненависти искусителя. Сидеть было ужасно неудобно, потому как Потураев, не рассчитав, усадил ее неудачно, на самый краешек колен, и опоры для ног она в этом положении так и не нашла — наклоненная назад, элементарно не доставала до пола ногами, а руками опираться не могла из-за огромного ножа в руке. От голоса его, от сладкого прикосновения его губ едва не впала в кому — такая нега разлилась по телу, что прямо тут, на кухне, прямо с ножом в руке готова была вновь подарить себя Андрюше всю, без остатка…
Но тут вновь вмешался голос разума. 'Не смей! — возопил он. — Где твоя гордость?! Он только что, почти на твоих глазах, имел весьма близкие отношения с другой женщиной. Он даже не позаботился отправить тебя в магазин за продуктами, дабы ты не видела соперницу, дабы не исстрадалась от ревности. Ему же просто наплевать на тебя! Возможно, та краля лишь распалила его, а закончить свое дело не успела — Потураев, видимо, ляпнул что-то в очередной раз, не подумав, обидел, вот и остался несолоно хлебавши. Только поэтому и вспомнил о твоем существовании, сугубо ради удовлетворения вечной своей ненасытности. А ты, дура, и рада, тут же готова в обморок упасть перед благодетелем. Не смей! Ты здесь не для этого! Ты просто зарабатываешь деньги на пропитание ребенка!'
Откуда только выдержка взялась, но Марина вполне спокойно, даже обыденно, заявила:
— Потураев, остынь. Не по тому адресу обращаешься. Для сексуальных притязаний у тебя есть фифочка, а я — всего лишь твоя сиделка. Или домработница. Однако пункта о предоставлении сексуальных услуг в моем контракте нет.
Говорила-то спокойно, но умом прекрасно понимала: если Потураев будет настаивать, от ее мнимого спокойствия не останется и следа. И голос разума она больше не услышит — оглохнет от избытка эмоций. И тогда… И тогда — прощай, гордость…
Однако вопреки ее ожиданиям Андрей не стал принуждать ее к чему бы то ни было. Отпустил, даже помог аккуратно встать на ноги, поддержал, чтобы не упала. Отъехал назад на пару метров, молча понаблюдал, как Марина вновь невозмутимо принялась терзать капусту, спросил совсем тихо:
— Я тебе противен, да?
И от этого его голоса, от этого глупейшего вопроса Марине захотелось кричать, выть в голос. 'Потураев, Андрюшка, милый, родной, ну почему же ты такой бестолковый?! Почему ты ничего не понимаешь?!' Но вслух ответила ровно, голосом, абсолютно лишенным эмоций:
