Камилла улыбается.
— Только ты и стараешься быть со мной вежливой.
— Ой, не может быть.
— Не знаю, не знаю. Почти все меня терпеть не могут, кто-то относится равнодушно, а некоторые, вроде Норы, ненавидят меня всеми фибрами души.
— Это не так. У Норы сильный характер, при этом она чересчур упряма. Дай ей время привыкнуть к нововведениям.
— Может, и так, — соглашается она после некоторого колебания. — Можно попросить тебя об одолжении?
— Конечно.
— Ты единственная здесь, к кому я испытываю доверие и могу о чем-либо попросить.
— Хорошо, — стало любопытно, о чем же она толкует.
— У меня через пару недель будет операция, и нужен человек, который заберет меня и отвезет домой, а так как я приехала сюда всего несколько недель назад и никого не знаю…
— Больше ни слова. Я с удовольствием заберу тебя, — говорю я и действительно буду рада помочь, хотя услышать подобную просьбу от малознакомого человека довольно странно. — Надеюсь, ничего серьезного?
— Так, мелочь.
— Хорошо, сообщи адрес, дату и точное время, я внесу это в ежедневник.
— Спасибо, Бренда, — она поднимается, собираясь уходить. — Я очень это ценю.
— Нет проблем, — отвечаю я. И, глядя ей вслед, раздумываю о том, какое совпадение, ведь я только что сделала то же самое для Норы! Хотя мне кажется, что в данном случае речь идет не о пластической хирургии — Камилла слишком красива и молода для пластики. Надеюсь, с ней ничего серьезного. Она не рвалась рассказать о деталях, а я не нашла возможным и нужным приставать с расспросами. Наверное, у нее болезнь по женской части.
Но хватит мыслей о Камилле. Я вновь уставилась на выключенный экран, возвращаясь к тяжким раздумьям.
…Отчего же я произвожу впечатление «матушки-гусыни»? Почему люди всегда идут ко мне за советом и помощью? Мне не сложно помочь — даже, скорее, нравится быть полезной, приходя людям на выручку. Но между человеком, готовым помочь, и безотказной безвольной тряпкой проходит тонкая грань. Я хочу приносить пользу, я хочу делать добро, но мне вовсе не нравится, когда об меня вытирают ноги… так, как это сделал мой муж.
Мы с Оуэном и Билли поднимаемся на четвертый этаж, выходим из лифта и идем по коридору в поисках двери с табличкой «Служебное помещение» — туда-то меня направила секретарь, когда я явилась на срочный прием к врачу. Она объяснила это тем, что для уже прооперированных пациентов существует отдельная приемная, и добавила, что там уютнее, и я буду чувствовать себя комфортно. Но совершенно очевидно, что отдельное помещение существует для того, чтобы посетители, еще только ожидающие операции, не столкнулись с неизбежной истиной и не увидели ненароком, как они будут выглядеть после хирургического вмешательства. Если выразиться печатным языком — я выгляжу хреново! На носу разрез, по всему лицу налеплены пластыри. Под глазами темные синяки, лицо страшно опухло. Да, вот еще: при этом чувствую я себя не лучше, чем выгляжу.
— Больше никогда… больше никогда… — мычу я Оуэну, когда мы входим в приемную. Не перестаю повторять эти слова с тех пор, как очнулась после наркоза.
Я подхожу к небольшому застекленному окошку и жду секретаря. Когда она отодвигает дымчатое стекло в сторону, я замечаю, что эта приемная отделена стеной от общего холла. Просто смех сквозь слезы — на какие меры идут владельцы клиники, только бы пришедшие на консультационный прием клиенты не узнали, какими станут страшилищами через пару дней после операции. Если бы в свое время я увидела кого-то, кто выглядит, как я сейчас, то, скорее всего, мое представление о пластической операции сложилось бы совсем в ином ключе, и согласие на изменение внешности я дала бы не так легко.
Регистрируюсь у секретаря, и мы втроем усаживаемся на диван в ожидании вызова. Я оглядываю помещение и вижу, что эта приемная далеко не такая отлакированная, как та, первая — комната тесновата, на полах настелен недорогой ковролин, повсюду расставлена медицинская мебель казенного вида. Да уж, приемной номер два далеко до стильного центрального холла клиники, отделанного деревом и обставленного кожаными диванами.
— Хочешь, чтобы я пошел к врачу вместе с тобой? — участливо спрашивает Оуэн.
— Ох, спасибо, но вряд ли это необходимо. Кроме того, еще неизвестно, что там со мной будут делать. Вдруг у меня потечет кровь, Билли не пойдет на пользу такое зрелище.
— Это какое? — заинтересовался Билли.
Оуэн смотрит на меня с улыбкой.
— Не волнуйся, — говорит он сыну. — Доставай-ка из рюкзака свой альбом и нарисуй Норе картинку.
— Ладно, — соглашается Билли, открывая рюкзак.
Оставшееся время мы с Оуэном сидим молча, пока меня наконец не вызывают. Следую за секретарем в смотровую палату и сажусь там на кушетку. Через несколько минут, сияя широкой улыбкой, входит доктор Редклифф.
— Привет вам! — восклицает он бодро не по случаю — Как дела?
— Не очень. Я чувствую себя чуть лучше, но боль все еще довольно сильная.
— Вы принимаете лекарства?
— Конечно принимаю! Без них я бы загнулась от боли.
— Хорошо, хорошо. Самое страшное уже позади, впереди вас ждут облегчение и жизнь в новом облике.
— Надеюсь, — говорю я, в то время как он усаживается на табурет и наклоняется ко мне поближе, чтобы рассмотреть результаты своих трудов.
— Веки заживают очень хорошо, — он отстраняется и начинает осторожно снимать повязки с моего лица.
— Все выглядит прекрасно, — произносит доктор, сняв бинты и пластырь, помяв мои щеки и потыкав пальцем в нос. — Хотите посмотреть на себя?
— Да, — соглашаюсь осторожно, хотя вряд ли это зрелище пойдет на пользу моей нервной системе.
Я принимаю из его рук зеркало и, затаив дыхание, заглядываю в него. Господи, боже ты мой! До чего страшная картина! За опухолью и синяками видно, что искривление носа исчезло, но это единственное, что может утешить. Мое лицо сильно обезображено. Пока все слишком плохо выглядит, чтобы можно было определить эффект от подтяжки век или имплантатов в щеках.
Разглядывая свое отражение в зеркале, я мысленно кричу: «Больше никогда! Больше никогда!»
Глядя на меня, доктор Редклифф улыбается. Его ухмылки начинают раздражать.
— Не волнуйтесь. Когда все заживет, вы будете выглядеть сногсшибательно.
Он отбирает у меня зеркало, откладывает его в сторону и берется за деревянную палочку длиной со школьную линейку с ваткой на конце.
— Сейчас может быть немного больно, — говорит он, и я мгновенно напрягаюсь.
— Вы же не собираетесь засунуть это мне в нос? — меня охватывает приступ паники.
