Ознакомительная версия.
— Аарон, тебя домой?
И долгая пауза. Неслись за окнами освещенные желтым светом фонарей деревья, знакомые проспекты и незнакомые люди.
— Аарон?
Тот, наконец, разжал губы. И вместо того, чтобы кивнуть или сказать "домой", вдруг хрипло спросил:
— Баал, ты сегодня на Танэо?
Зашуршал плащ; брюнет повернулся.
— Да, а что?
— Можно я побуду у тебя? В особняке. Одну ночь.
Тишина. Друзья поняли его без слов.
— Конечно. Код на двери знаешь.
— Знаю. Спасибо.
Они не нуждались в благодарности — никто из них. Всегда были рядом, всегда готовы друг другу помочь.
А Канн смотрел на летящие мимо утонувшие в ночи улицы и чувствовал, что не хочет. Не хочет возвращаться к себе — переступать порог, видеть Милу, чувствовать, как ее руки обнимают его за шею. И потом — раньше или позже — раздастся фатальный вопрос: а где мое кольцо?
А оно в кармане. Он уже не сможет его надеть — ни сейчас, ни завтра — никогда. Им предстоит пережить серьезный разговор — слишком тяжелый, слишком изматывающий для сегодняшней ночи.
Все подождет до завтра. Мила все равно не знает, что мы вернулись, — не будет волноваться.
Никто ни о чем не спросил его, когда Канн вышел из машины. Лишь кивнул — "ничего, друг, все наладится" — на прощанье Регносцирос. Коротко махнул рукой — "бывай!" — Декстер.
Стоя у ворот чужого дома, Аарон проводил удаляющийся по дороге черный джип хмурым взглядом.
*****
Дрейк — шутник? Или Дрейк — мудак? Или и то, и другое в одном лице?
Ведь не мог Начальник не знать, что в озере нет воды, и все равно дал карту. Отправил туда своих, отправил чужого человека, которому этот сложный поход не наладил, а еще больше сломал жизнь.
Не мог не знать.
Или мог?
Стоя под душем, Канн намыливал лицо, тело, тер мочалкой подмышки и ногти, тер все, до чего мог дотянуться, и не переставал беспокоиться о Райне. Если она так запросто шагнула в пропасть, не шагнет ли в следующий раз с крыши? Не дойдет ли до финальной черты, если все это время уже касалась ее носком ботинка?
Она верила, что вернется домой без шрамов. Верила, что начнет новую жизнь, получит шанс на счастье, а что получила на самом деле? Еще один удар под дых? Сколько еще сможет выдержать на своих плечах эта хрупкая на вид девчонка?
Вспомнились слова Баала: "Уровень физической подготовки нулевой. Разве ты не видишь?"
И, тем не менее, она шла. Бежала вместе со всеми через "стройплощадку", браво наматывала километры по Магии, дралась вместе со всеми в лесу. И постаралась не потерять лица, когда поняла, что иллюзорно достижимая мечта больше недостижима — была на расстоянии вытянутой руки и вдруг испарилась.
Дерьмо дерьмовое. Ему бы думать о Миле — о том, что предстоит вскоре, — но Канн вновь думал только о Райне.
Как она сейчас? О чем думает? Плачет ли? Пьет вино?
Ему отчаянно сильно хотелось ей позвонить. Или приехать.
Вот только найдутся ли на этот раз подходящие слова? Или он вновь будет лепетать про "мы сможем, мы победим", не зная о том, как именно победить?
Стратег… Тактик… И ни одного четкого плана.
Тугие горячие струи били тело, бодрили, но Аарон чувствовал лишь возрастающую усталость. Ему позарез нужно поговорить с Дрейком. Поехать к тому с утра пораньше — найти, оторвать от дел и расспросить. Сумеет ли он сохранить хотя бы подобие требуемой между начальником и подчиненным субординации? Сомнительно.
Не дать бы в рог. А если даст, сразу схлопочет в ссылку, как до того Халк или Бойд.
Жопа.
Канн вымылся, переоделся в найденную в чужом шкафу чистую футболку и уселся в кожаное кресло перед потухшим камином; дом демона темными тонами интерьера еще сильнее угнетал и без того не радужное настроение.
Он должен найти выход для Райны. Должен. Она все это время верила в него, любила, а он не способен ей помочь. Его яйца цента ломаного не стоят, если он не сможет ничего изменить, — хуже того — оставит все, как есть.
Стратег. Тактик. Мужик.
Если мужик, то должен придумать полноценный рабочий план.
Но сначала — выспаться.
*****
Ланвиль.
Деньги. Для кого‑то это синоним свободы.
Миллионы долларов на счету, шикарная квартира.
Свобода.
Кому нужна квартира, в которой пусто? Кому нужна дорогая кровать, в которой некого обнять? Где не к кому прижаться.
Райна снова сидела на крыше.
Не разговаривала ни с воображаемым Аароном, ни с Дорой, не плакала и не шевелилась. Лишь ощущала, как лицо поглаживает ночной ветерок, смотрела на серебристые облака, на звезды в просветах между ними.
Свобода.
От кого? От себя? От собственных чувств? Где же она — настоящая свобода? Где ее найти?
Может, утром сесть на поезд или автобус, податься в далекие края? Уехать, улететь, убежать? Для одного свобода — мечта, для другого — проклятье. Не распознать прелести одиночества тому, кто одиноким никогда быть не хотел.
Шумный проспект внизу; молчаливая луна над головой.
Она хотела вернуться другой. Вернулась. Не Марго, не Райной — кем‑то еще. Кем‑то окончательно пустым, поникшим, утратившим способность двигаться, мыслить и даже желать. Чего желать? Кого?
Его с ней больше нет.
Поплакать бы, но не приходили даже слезы. Впереди лишь нужда сделать неприятный выбор:
* Продолжать жить так, как живет сейчас.
* Позвонить доктору Хатсу.
* Найти сенсора и все забыть. Как когда‑то и советовала Дора.
Память, если в ней хранится больное, — тяжелая штука; именно она ощущается лежащей на сердце глыбой, именно она сковывает сердце цепями.
Забыть… Но ведь это все равно, что предать себя, мечты, предыдущие намерения, цели. Сдаться.
Да, наверное, она готова сдаться. Потому что, если не сбежит от самой себя, постоянно будет помнить. Будет бесконечно ждать звонка, терзаться мыслью, а не стоит ли позвонить самой? Что сказать, когда на том конце ответят "алло"? А ведь ей не оставили даже номера телефона… Она уже воочию видела все, что ожидает ее в ближайшие сутки, — кружение по комнатам, бессмысленные сомнения, болезненные надежды на одну — единственную смску. Она будет брать и класть обратно сотовый по сотне раз за час, будет проводить по экрану пальцем, чтобы убедиться в том, что новых сообщений нет, будет представлять его с ней — с другой.
Наверное, он уже… с ней.
Райна поникла окончательно. Нужно было спуститься вниз, помыться, переодеться, заставить себя забраться в постель. Уговорить себя не думать, поспать хотя бы чуть — чуть, убедить в том, что утром придут другие мысли — дельные, свежие, хорошие.
Не сработает. Она знала, что не сработает. И потому она сидела здесь, на крыше, зная, что утром что‑то изменится. Изменится уже навсегда.
Ознакомительная версия.
