— Пока не решено, но кремацию назначили на пятницу. Час назад корпорация официально объявила о его кончине и взяла на себя расходы по организации похорон. Мартин был уважаемым человеком. Уже пошли телеграммы с соболезнованиями. Многие собираются приехать и проводить и последний путь. Думаю, сегодня определятся с датой.
— А как Хильда?
— Убита горем. Я с шести утра рядом с ней, в квартире. Ты знаешь, она ведь до последнего надеялась, что он поправится. Умом все понимала и продолжала верить. У нее никого из родных не осталось. Можно сказать, теперь я самый близкий для нее человек.
— Понимаю.
— Катя, мне придется задержаться во Франкфурте, — словно оправдываясь, произнес он.
— Да, конечно. В такой момент нельзя оставлять Хильду.
— Спасибо, что ты меня понимаешь… Теперь еще одно: и только что внес тебя в список лиц, приглашенных на траурную церемонию. Через час он будет в немецком посольстве и Минске. Мне пообещали, что это ускорит получение визы. Как некстати твоя командировка! Можно было бы сегодня успеть. Но даже если ты подъедешь туда завтра утром, уже и пятницу сможешь быть во Франкфурте.
— Боюсь, что нет, — замялась Катя.
Вот он, момент, о котором она опять не подумала. Ну почему вчера вечером она забыла ему сказать, что командировка продлится два дня? Теперь оставалось только сожалеть.
— Вадим, я не смогу завтра. Понимаешь, мы столько всего наметили, что не успеем за день, придется заночевать в Гомеле, — Катя тщательно подбирала слова. — Ты извини, что я вчера не предупредила.
— Понятно, — упавшим голосом ответил Вадим.
Разговор опять прервала пауза.
— Я тебе объясню, почему так получилось… — попробовала оправдаться Катя.
— Это уже неважно. После расскажешь.
По тону, каким он это произнес, было ясно, что известие о двухдневной командировке опечалило его ничуть не меньше, чем смерть Мартина.
— Вадим, прости меня. Поверь, я не собиралась от тебя ничего скрывать — просто элементарно забыла. Для меня не суть разговора была важной, а ты, твой голос. Я так скучаю по тебе! Ты не смотрел почту? Я вчера выслала тебе новое стихотворение… Ты даже не представляешь, как мне невыносимо плохо и грустно без тебя. Чтобы хоть как-то отвлечься, я и ухватилась за историю с бедной женщиной, о которой тебе рассказывала. А шанс встретиться с ней — только один. Во время концерта в колонии, а концерт — завтра… Ну хочешь я прямо сейчас развернусь и поеду в посольство?
— Не стоит, — произнес он в раздумье. — Поезжай. Если тебе удастся чем-то ей помочь, будет хорошо. Людям ведь надо помогать. Когда-нибудь это зачтется…
— Солнышко мое, пожалуйста, не расстраивайся, — едва не заплакала Катя. — Может, мне все-таки вернуться в Минск? Не это сейчас для меня главное.
— Никто не знает, что сейчас главное, — не согласился он и повторил: — Езжай в Гомель.
— Я прилечу в пятницу! Постараюсь попасть в посольство с самого утра и успеть на самолет! Если… Если, конечно, ты еще этого хочешь, — добавила она неуверенно.
— Хочу, — тихо признался он. — Мне тоже без тебя тяжело. Но, боюсь, ты не успеешь вылететь в пятницу. Самолет в два часа дня. Это нереально.
— Есть другие рейсы! — вспомнила Катя. — Я позвоню в агентство, попрошу билет до Франкфурта через любой другой аэропорт!
— Не стоит суетиться. Лучше сразу бронируй на субботу… Я тебя встречу, — окончательно совладал он с эмоциями. — Ты где сейчас?
— Только что подъехали, — оглянулась на машину Катя, — к деревне, в которой жила осужденная. Хочу поговорить с сельчанами.
— Как дорога?
— Обыкновенная зимняя дорога. Снега не было, так что чистая, укатанная, — попыталась она его успокоить.
— Ты сказала, что плохо спала, — вспомнил Вадим. — Почему? Что-то еще случилось?
— Да нет, просто рядом не было тебя… Помнишь, я как-то говорила о состоянии между небом и землей? Так вот, ты уехал — и я опять оказалась будто без почвы под ногами… Больше ничего не случилось, — постаралась уверить его Катя.
В последнюю секунду она твердо решила, что о позднем звонке какой-то Балай ему пока лучше не знать. В пятницу ей будет не до встречи с этой женщиной. Увидится с Вадимом во Франкфурте — расскажет.
— Хорошо, что ты не одна, — неожиданно сменил тему Надим.
— Ну да, а то был у меня легкий мандраж перед дорогой. Отвыкла далеко ездить. Ты только не волнуйся, все хорошо.
— А за кого мне теперь волноваться? Мартина больше нет. Остались ты, мама да Хильда. Береги себя.
— И ты себя береги. Я сразу прилечу, как только получу визу! Целую тебя. Держись!
— И я тебя целую.
Тяжело вздохнув, Катя вернулась в машине. Венечке, пытавшемуся с помощью навигатора сориентироваться в довольно большой деревне, хватило одного взгляда на Катю, чтобы понять: что-то случилось.
— На тебе лица нет. Кто звонил?
— Умер один хороший человек, — положила она телефон на панель.
— Кто? — напрягся Потюня.
— Ты его не знаешь. В пятницу или в субботу полечу К Германию на похороны. Вот только не знаю, как объяснить Жоржсанд. Поторопилась я с выходом на работу.
— Так и объяснишь. Что она, не человек? А кто умер-то?
— Можно сказать, отец человека, которого я… которого я люблю, — набравшись смелости, произнесла Катя и задумалась.
Впервые она сказала эти слова вслух. Но первым их услышал совсем не тот, кому они предназначались.
«Почему я не сказала о своей любви Вадиму? — заныло сердце. — Это для него сейчас так важно. Такое горе… А я так его люблю…»
— Тогда надо лететь, — поддержал ее Потюня, наблюдая, как, схватив телефон, она снова открыла дверцу машины.
Набрав немецкий номер Ладышева, с которого ей только что звонили, Катя прижала трубку к уху. Автоматический женский голос, судя по всему, оповестил ее, что абонент в данный момент недоступен. Тогда Катя повторила попытку на другой номер. Тот же результат. Отрицательный.
«Жаль… Как жаль, что я ничем не могу сейчас ему помочь… Даже словом…»
В один момент чувство сострадания к Вадиму, к незнакомой Хильде и ее умершему мужу не просто захлестнуло, а затмило сознание: горло сдавил спазм, закружилась голова, ноги перестали держать ослабевшее тело, которое интуитивно принялось искать опору. Вокруг все поплыло…
— …Катя! Катя, очнись!.. Еще нашатырь… — словно сквозь вату в ушах, донеслись до нее голоса.
В нос ударил резкий запах. Кто-то изо всей силы тормошил тело, щеки обожгло чем-то шершавым и холодным.
— Катя, очнись! Катя…
— О! Глаза открыла!
— Надо бы «скорую» вызвать… А где здесь больница?
