и будет! Второй раз я из этого одна не выберусь.
— Не смей…
— Там нет жизни — я знаю. Это ад! Я больше не могу терять тех, кого люблю, и видеть их могилы. Яр, пожалуйста, — слезы текут по щекам Марины, когда она наклоняется, чтобы поцеловать мои онемевшие губы. — Я люблю тебя. Ты сможешь, ты сильный! Скоро будет помощь, обещай остаться со мной. Обещай!
Если это то, что позволит ей жить, то, клянусь, я это сделаю.
— Обещаю.
Марина встает на колени и сдергивает с себя кофту. Следом за ней футболку, оставшись в одном белье. Скомкав футболку, поднимает на мне одежду, открывая кровоточащую рану, и прижимает к ней комок. Просовывает под моей спиной кофту с намерением перевязать рану. Затягивая узел, сердито приказывает приблизившейся к нам фигуре, которую я даже не пытаюсь рассмотреть.
— Хватит стоять и ныть, Анжела! После будешь просить прощения, иначе я тебя прокляну! Ярослав будет жить! Лучше открой настежь ворота и вызывай скорую — немедленно! И заткни этого идиота в кабинете, или я его сама пристрелю!
— Яр? — Марина переплетает свои пальцы с моими, кладет ладонь под мою голову и наклоняется, чтобы еще раз коснуться губами моей щеки. — Пожалуйста… — просит негромко, — не уходи. У меня никого нет ближе тебя. Хочешь, мы назовем нашу девочку «Ярослава»? Говорят те, кто носят имя отца — счастливые люди. Она родится такая же синеглазая, как ты, и будет бегать за тобой по пятам. Ты дашь ей прозвище «маленький вихрь» и станешь млеть от розовых платьиц и дурацких игрушек, вроде плюшевых поросят. Конечно, твои друзья и фанаты наверняка станут над тобой потешаться, но тебе будет все равно, слышишь? А потом…
Марина говорит все время, удерживая мой взгляд и, кажется, я ей улыбаюсь.
— Я тоже люблю тебя, Королева, — отвечаю и неважно, что последние слова звучат в моем сознании. Пусть говорит, я очень хочу узнать, что будет потом.
Марина
В больничной палате, в которой я провела последние десять дней, не так уж много моих вещей, но Ольга Борисовна все равно вызывается помочь мне со сборами, приехав в больницу этим утром.
На улице по-весеннему тепло, в молодых тополях за окном щебечут птицы, и солнце хорошо освещает комнату. Не заметить, как мачеха осунулась в последнее время, невозможно. Еще больше похудела и поседела, хотя все так же элегантно причесана и одета. Слишком много проблем одномоментно свалилось на ее плечи, тут у кого хочешь подкосятся ноги. И в некоторой степени я тоже была их частью.
Она стоит по другую сторону больничной койки и помогает мне складывать вещи в большую сумку, сама не замечая, как аккуратно распрямляет рукава моей пижамы и застегивает пуговицы, прежде чем ее спрятать. Словно привыкла это проделывать много лет. Но я знаю, что это не так. И тем не менее все, что делает эта женщина, она делает по своей воле — в том числе и находится здесь.
— Спасибо за помощь, Ольга Борисовна, но я бы и сама справилась. У меня не так много вещей.
— Да мне не трудно, девочка, а тебе еще нужны силы. Господи, — вздыхает она, — как же я не люблю подобные места! Мне кажется, я никогда не выберусь из этих стерильных стен и чистых коридоров. Сначала Паша, потом вы с Ярославом. Ты точно хорошо себя чувствуешь, Марина? — во второй раз спрашивает она, когда я складываю последнюю вещь в сумку и застегиваю ее. — Или просто хочешь домой?
— И то и другое, — не скрываю я собственных мыслей, слегка улыбнувшись женщине. — Не беспокойтесь, со мной все хорошо. И я тоже не люблю стерильные коридоры.
Она рассматривает меня, не отвлекая и не спеша говорить, пока я расчесываю волосы, убирая их на плечо.
— Ты так изменилась за эти полгода, — удивляется, — я очень рада видеть тебя настоящую, Марина. Но осталась такой же худенькой. Тебе надо лучше питаться. У нас в поместье работает хороший повар, я попрошу его подобрать для тебя специальное меню. А, девочка? Может, поживешь с нами, пока окрепнешь? Паша будет рад, и Ярославу будет спокойнее при мысли, что ты не одна. Врач сказал мне, что отпустит его домой не раньше, чем через неделю.
Когда нас с Ярославом нашли во дворе дома Вормиева, мы оба были без сознания, и я не помню тот момент, когда подоспела помощь. Он потерял много крови и просто чудом жил, а на мне, видимо, сказался стресс, страх за него и отравление эфиром. Не самый лучший коктейль для беременной женщины, и давление держалось на критически низком уровне следующие несколько дней.
Наверное, в тот миг я физически ощущала состояние мужа и была с ним одним целым — как оказалось, иначе я не умею. И мои слова Ярославу вовсе не были бравадой. Если бы в тот день он умер, я бы не стала бороться за свое одинокое будущее в империи Корнеева. Нет, зная, что меня ждет. Я помню, как мной овладел холодный страх, когда бледное лицо Ярослава вдруг напомнило Сашку и все, что было дальше.
Просто чудо, что мы не потеряли ребенка. Наверное, у Борзова какие-то особые гены и стремление к жизни, потому что я оказалась выжатой и разбитой, а ребенок в порядке. Он заставлял меня спать следующую неделю по шестнадцать часов, будил ночью, чтобы выпить теплое молоко с круассаном, а утром просил добавку к каше и свежие персики. А когда мы не спали — толкался ножками, требуя внимания.
Моя девочка еще не родилась, а уже возвращала маму к жизни и учила с ней считаться, действуя ничуть не менее упрямо, чем ее папа.
Нет, Ольге Борисовне не стоило обо мне беспокоиться, я уже была не одна. А вот вид мачехи меня огорчал.
— Спасибо за приглашение, Ольга Борисовна, но у меня есть дом. Пора вернуться и напомнить ему о хозяевах. Я позабочусь о себе, не беспокойтесь! В последние дни мой аппетит и меня саму удивляет, так что голодной точно не останусь. И я… позвоню отцу.
— Да, позвони, — кивает мачеха не без надежды. — Что ж, будем ждать вас в гости уже с Ярославом. Паше еще трудно передвигаться вне дома, история с Кириллом нам обоим далась нелегко, но он
