И Алину вдруг прорвало. Она, лежа в постели и глядя в потолок, стала рассказывать Илье все, с самого начала. Она рассказала о том дне рождения, на котором он увидел ее в первый раз и которого не вспомнил до сих пор; о небритом водителе и о том, что произошло на шершавом сиденье автомобиля; о случайной встрече с Глебом в автобусе, о том, как она попала в совершенно незнакомый мир, который ей очень понравился; об Андрее, к которому ее тянула какая-то страшная необъяснимая сила, и она не могла ей противостоять; об отце, которого она сначала любила, потом ненавидела и которого сейчас обрела снова; о Томке, которая много раз помогала ей; о том, как она боится за своего будущего ребенка, как она не хочет, чтобы он тоже страдал...
Алина говорила, вытряхивая из себя накопленное памятью, как рухлядь из набитого под завязку мешка. Некоторые фразы давались ей с трудом, но она выталкивала их из себя, подсознательно понимая, что ей нужно выговориться, нужно освободиться от всего этого груза, чтобы жить дальше... И с каждой фразой ей действительно становилось легче...
Илья слушал, не перебивая, только много курил, и скоро вся комната плыла в сером тумане табачного дыма. Алина закашлялась, Илья поднялся:
— Извини, — и открыл форточку.
За окном начиналось серое февральское утро, ветер разгонял темные облака, освобождая ровную, чистую полосу синего неба.
Алина замолчала. Она не ждала никаких слов, и Илья понял это. Он осторожно спрятал ее ладонь в своей. Алина благодарно сжала его руку, закрыла глаза и через несколько секунд провалилась в глубокий сон... И в это утро, первый раз за последнее время, ей не приснился кошмар.
В день Тамариных похорон дул пронзительный ветер. Тонкие ветки деревьев гнулись под его неистовыми порывами, на кладбищенских крестах и памятниках трепыхались выцветшие ленты венков, словно стремясь сорваться и улететь куда-нибудь подальше от этого тоскливого места.
Из вырытой ямы несло ледяным холодом. Тамара лежала в гробу, раскрашенная, как восковая кукла, и Алина никак не могла отделаться от мысли, что не Томка это, так, какой-то плохо слепленный муляж, работа бездарного скульптора, который решил поспорить с Богом, но ему это не удалось, и его творение оказалось жалким и страшным подобием настоящего...
Говорили много слов, и, несмотря на февраль, было очень много цветов. Розы, гвоздики, даже лилии... Алине казалось, что они кричат изо всех сил о том, что им холодно, холодно, холодно, но их никто не слышит...
— Ей же будет холодно там... — еле слышно сказала Алина.
Ее услышал только Вадим Сергеевич, стоявший рядом, и обнял дочь за плечи.
Когда Алина кинула ком мерзлой земли на крышку гроба, она окончательно поняла, что ее Томки, той бесшабашной, веселой и сумасшедшей Томки, которую она знала и любила, никогда больше не будет. Никогда она не ворвется к Алине в гости с веселым криком «Привет, подруга!», никогда не разделит с Алиной горести и печали, никогда не улыбнется своей загадочной улыбкой с сумасшедшинкой в кошачьих глазах... Остались только портреты...
По ту сторону могилы в беззвучных рыданиях трясся Игорь.
— Пойдем. — Вадим Сергеевич потянул дочь к стоящему вдалеке автобусу.
Алина послушно пошла по тропинке среди засыпанных грязным снегом могил, но у самой дороги оглянулась.
Томкин холмик, заваленный цветами, был единственным ярким пятном на всем кладбище. Он был таким же, какой была Томка в этой серой однообразности жизни... Была...
Поминки устроили в мастерских. Было очень много людей. И со всех стен на присутствующих смотрела Тамара: так захотел Игорь. Томка смеющаяся и задумчивая, Томка спящая и курящая, Томка потягивающаяся и тоскливая, Томка живая...
Илья нашел Алину возле умывальника.
— Ты где сейчас жить будешь?
(На следующий день после самоубийства Тамары явилась хозяйка квартиры, устроила жуткую истерику по поводу того, что произошло, кричала, кому она теперь сможет сдать квартиру, в которой был самоубийца, — поселятся с виду порядочные, а потом из окон сигать начинают!!! Илья сначала пытался объясниться с ней по-хорошему, потом плюнул, послал ее подальше и помог Алине перенести вещи к родителям.)
— Дома, — ответила Алина. — У меня теперь есть настоящий дом...
— Ты знаешь, я подумал... — замялся Илья. — Сейчас, конечно, не совсем время, но, если подумать, время, оно всегда не совсем, в общем, если ты хочешь, ты могла бы жить у меня... Я был бы рад...
— Извини... — Алина коснулась его руки ладонью. — Ты очень хороший, и ты мне здорово помог... Но... не нужно сейчас говорить об этом... Мне так много нужно обдумать, так много переосмыслить... Прости...
— Я буду ждать, — сказал Илья.
Алина благодарно улыбнулась.
Алина работала почти до шести месяцев беременности. Потом Вадим Сергеевич категорически заявил, что хватит, у него, в конце концов, есть руки и ноги, и на пропитание и одежду родной дочери и будущему внуку или внучке он как-нибудь заработает, нечего себя гробить!
Глеб каждый месяц привозил деньги, Алина брала их, и они разговаривали, как старые добрые друзья, никогда не упоминая вслух имени Андрея.
Илья звонил каждый день, при любом возможном случае забегал в гости, приносил какие-то детские игрушки, а в последний раз приволок потрясающую шубку из натурального меха.
— Да ты что, — ахнула Алина, разглаживая длинный белый мех. — Это же лет на пять!
— Вырастет! — категорически заявил Илья и отправился пить чай на кухню к Вадиму Сергеевичу, с которым они очень подружились за это время.
На улице вовсю безумствовало лето, Алина много гуляла, и чаще всего в этих прогулках ее сопровождал отец. Они много разговаривали, Вадим Сергеевич наконец-то получил развод, что стоило ему еще немало нервов, потому что Ирина устроила на суде безобразную сцену и все пыталась вцепиться ему в глаза; ее оттаскивали, и женщина-судья к концу слушания поглядывала в сторону Вадима с явным сочувствием и пониманием. После чего их без проволочек развели.
Отец с матерью подали заявление в загс и очень хотели сыграть свадьбу до рождения внука или внучки.
— Какая разница? — смеялась Алина. — Ты все равно дед, и отсутствие штампа в паспорте тебя от этого не спасет.
— Ну, пунктик у меня такой! — отбивался Вадим Сергеевич. — Хочу быть официальным дедом! По всем документам!
Лора Александровна не могла нарадоваться на мужа и дочь и даже, втайне от того и от другой, потихоньку сбегала в церковь, где, не умея молиться, просто поставила свечку и долго не отрывала глаз от иконы, бормоча вместо молитвы слова благодарности...
