За спиной Джоанны стояла Элла.
– Что случилось? Ма, что случилось? Черт побери, что это за бардак? – Она принялась собирать осколки, боясь наступить босыми ногами. Джоанна стояла перед сидевшей Розмари, прижав к себе ее голову. Розмари всхлипывала.
– Элла, завари чай, – тихо попросила Джоанна.
Та подошла к столу и приготовила чай. Часы пробили половину девятого.
– Положи меда, – сказала Джоанна. Элла молча повиновалась, вдруг испугавшись за мать. – Выпейте.
Розмари отпила глоток, почувствовала силу, исходящую от больших рук Джоанны, которая гладила ее по голове, массировала шею и плечи, снимая напряжение. И тогда она перестала плакать и молча сидела, не в силах подобрать слова, чтобы объяснить свое поведение. Потом, взглянув на Джоанну, присевшую рядом с ней на корточках, на встревоженное лицо дочери, наконец заговорила:
– Все в порядке… Все в порядке. Я, наверное, вас разбудила? Извините, девочки.
Элла с облегчением вздохнула и села.
– Мы услышали какой-то стук, – объяснила она, – а потом ты заревела.
– Вам лучше? – спросила Джоанна.
Розмари слабо улыбнулась.
– Сейчас станет лучше. Честное слово.
– Он ушел? – еле слышно проговорила Джоанна.
Элла переспросила:
– Что ты сказала?
Розмари улыбнулась, погладила Джоанну по щеке и ответила:
– Да, он ушел.
– Слава Богу, – громко проговорила Элла и стала делать тосты.
– Я рада. – Джоанна выпрямилась, выдвинула стул и села.
– Слишком слабо сказано, – вмешалась Элла. – И вот что еще – никогда в жизни больше не приглашу никого из своих приятелей к тебе в гости.
Розмари закрыла глаза, захваченная воспоминаниями. Внутри у нее все умерло. Нынешнее спокойствие было еще хуже, чем горе, которое она чувствовала несколько минут назад. По крайней мере тогда она жила; по крайней мере, когда так плохо, знаешь, что живешь. А сейчас она ничего не чувствовала и ни о чем не думала. Грядущий день казался бессмысленной суетой: Том и мать должны были прийти на чай. И некому рассказать, что произошло этой ночью, никто не поймет, что от нее, от ее личности ничего не осталось. Только одна эта мысль и сидела у нее в голове, пока пила чай. Она не находила ни одной причины, из-за которой следовало бы продолжать жить, и это пугало больше, чем все, что когда-либо совершил Бен.
В это воскресенье по крайней мере легко было притворяться занятой. Джоанна уехала на репетицию в половине десятого. Элла спросила:
– Ма, что ты сегодня делаешь?
– К чаю приедет бабушка.
У Эллы вытянулось лицо.
– Пожалуй, мне лучше провести день с Джоанной.
К ее удивлению, мать только пожала плечами и продолжала уборку в кухне, которую затеяла сразу после завтрака. Она вымыла пол, шкафы, плиту и сейчас принималась за окна.
Элла некоторое время наблюдала за ее действиями, а потом вдруг спросила:
– Ты так стараешься для бабушки?
– Нет, – не задумываясь, ответила Розмари. – Я стараюсь для себя.
– Не возражаешь, если я тебя покину? – проговорила Элла в спину матери.
– Делай то, что считаешь нужным.
Элла уехала около одиннадцати. Розмари закончила с кухней. Сняла халат, бросила его прямо в стиральную машину и голая стала подниматься по лестнице. Она прикинула, стоит ли начать разбирать комод под лестницей, но решила вместо этого напечь лепешек. Она поймала себя на том, что бормочет:
– Сырные лепешки.
Она еще раз приняла душ, надела джинсы и рубашку. Немногие оставшиеся вещи Бена вытащила из гардероба, сложила стопкой и отнесла в кладовку.
– Вот так-то, – сказала она.
Зазвонил телефон. Это была Фрэнсис.
– А я-то надеялась, что ты все еще в «Савое», – сказала она.
– Он придет на чай. Приходи и ты, ладно? Будет еще мама.
– Отлично. Хочешь, я привезу Бетти?
– Конечно. Спасибо.
Наступила пауза, потом Фрэнсис спросила:
– Ты в порядке?
– Да. Почему ты спрашиваешь?
– У тебя какой-то странный голос, радость моя, и обычно ты никогда сразу не соглашаешься, когда кто-то предлагает снять с тебя часть забот. Ты всегда говоришь: «Ты уверена, что это не слишком затруднительно?»
Розмари не нашлась что ответить.
– Розмари?
– Да, я слушаю. Все в порядке. Правда. Приезжайте с мамой примерно к трем. Я буду печь лепешки.
– Уверена, что лепешки тоже что-то означают, дорогая, но оставим это на потом. А пока еще одно – ты хорошо провела время?
– Когда?
Фрэнсис даже возмутилась.
– Вчера – когда же еще? С этим, как бишь его? Боже, дорогая, настолько плохо? Или, наоборот, настолько хорошо?
– А-а, ты имеешь в виду Тома? Да, он милый. Мы пообедали, и он отвез меня домой. Очень приятный человек. Послушай, Фрэнни, я что-то ничего не успеваю. Приезжайте в половине четвертого.
– Ты, и правда, какая-то странная, – с убеждением проговорила Фрэнсис. – Ладно, скоро увидимся. Береги себя.
Розмари повесила трубку, и почти в то же мгновение снова раздался телефонный звонок. Она вскочила, сняла трубку.
– Алло, кто говорит?
– Розмари? – Она узнала характерный акцент интеллигентного жителя Восточного побережья Штатов, с облегчением опустилась на кровать.
– Том?
– Ты в порядке, Розмари?
– Все только и делают, что задают мне этот вопрос, – засмеялась она. – У меня просто куча дел, вот и все. А еще я хочу выбраться в сад, пока солнце не спряталось.
– Не стану тебя задерживать. Меня ждут к чаю?
– Да. Около четырех. Ах да… Да нет, в любое время. – Она подумала, успеет ли сгрести опавшие листья перед тем, как приняться за лепешки.
Том снова заговорил:
– О'кей. Значит, я увижу тебя в четыре. Вместе с твоей мамой.
Она улыбнулась.
– Ты настоящий храбрец.
Они попрощались и одновременно положили трубки.
Розмари решила сначала привести в порядок сад.
– Потом выпью немного шерри и примусь за лепешки, – сказала она самой себе и улыбнулась, словно удивившись такому смелому решению.
Осенний сад мирно отдыхал в одеянии волшебных красок. Она ступала по золоту, янтарю и пурпуру. На мгновение остановилась, чтобы понаблюдать за двумя мухами, которые совокуплялись на тонком стебле еще цветущей розы. Потом согнала их.
– Даже не весной, – пробормотала она и жадно вдохнула вдруг налетевший прохладный ветерок.
Птиц почти не было слышно. Они с гомоном собирались в стайки недели две назад, а теперь улетели. Она наклонилась, коснулась рукой земли на могиле Бена и сказала:
– Мне тебя не хватает.
Она заведет котенка, но немного погодя. В этом уголке ее сердца еще слишком много воспоминаний.
До половины второго она сгребала листья, наслаждаясь яркими красками и ароматом охапки, возвышавшейся на тачке. Руки и ногти так ныли от непривычной работы, что она выпила шерри и приняла душ.
