Он наливает обоим шампанского и залпом отхлёбывает половину бокала.
— Лёвушка! Она и называла-то его только так — на Льва он не тянул, будто это имя ему в насмешку дали! Никчемный, неприспособленный к жизни человек! Она его за слабость полюбила…
Роберт усмехается, и лицо его принимает жёсткое выражение.
— В общем, моя жена прониклась его бедами — он как раз без работы болтался — и попросила меня что-нибудь ему подыскать. Я поговорил со знакомыми ребятами на художественном комбинате и они пристроили его напарником к одному мозаичнику — у этого Лёвушки оказался диплом художника-прикладника…
— Я был в командировке, в Канаде, когда он пришёл к нам с благодарностями. Получил первую зарплату и понял, что он в неоплатном долгу — таких денег он прежде и в руках не держал! Как на грех, в этот день старшего сына взяла к себе моя мать, а младшего — тёща. Развязали руки для приёма благодарности! Представь, она у него была первой женщиной, это в тридцать-то лет! Таким хрупким, беспомощным непременно надо, чтобы их подобрали, пригрели…
Он умолкает, но если и не скажет больше ни слова, Евгения отчётливо представляет себе, что было дальше. Похоже, воспоминания даются Роберту нелегко — на лбу его блестят капельки пота, а руки нервно подрагивают.
— Не надо, не говори больше ничего, — она касается его руки, но он будто не слышит.
— Юля ушла. Они сняли квартиру на окраине города… Говорят, якобы, женщина не может просто так взять и бросить своих детей, но моя жена была странной женщиной. Может, она заразилась от него? Она не приходила, не звонила и никак не пыталась увидеть наших мальчишек. Клянусь, я не пошевелил даже пальцем, чтобы вернуть её, и тогда вмешалась тёща. Пошла к его матери. Какие она доводы приводила, не знаю. Скорее всего, обычные, житейские: семья, несчастный муж, дети-сироты при живой матери. Словом, сладкую парочку они развели и жену-блудницу вернули в дом…
Он начинает искать по карманам платок и находит его там, куда уже не раз совал руку.
— Вроде, и не виноват, а чувство вины не даёт мне спокойно жить: будто это я её убил. Конечно, я пытался… заставить её жить по-прежнему, но даже в этом не могу себя упрекнуть, потому что она не обращала на меня никакого внимания…
Неожиданно лицо его светлеет.
— Недаром, я так стремился тебя увидеть. Исповедался перед тобой точно груз с души сбросил. Ты на похоронах Юли так презрительно на меня смотрела!
— Тебе показалось.
— Нет. Теперь же ты смотришь по-другому, и мне это не кажется. Почему?
— Церковь говорит: не судите — не судимы будете. Раньше я не задумывалась над этим и даже находила утверждение несуразным: как так, не судите?! А теперь поняла, как это мудро! Кто из нас без греха? Свои бы отмолить!
— У тебя? Грехи?
— А ты видишь во мне ангела? Спасибо.
— Не хочу навязывать тебе своё общество, — просительно улыбается Роберт, — но разреши изредка тебе звонить? И поздравить тебя с днём рождения.
— Это ещё не скоро — 25 декабря.
— Я запомню, — серьёзно говорит он.
Евгения смотрит в его глаза: в них печаль, но боли уже нет.
— Лопухина! — кричит в трубку Виктор, так что она отодвигает её от уха и спрашивает:
— Ты чего орёшь?
— Достали-таки твоего мента! Убить — не убили, но вломили по первое число! И кое-что у него отобрали, но это не телефонный разговор!
— Кто тебе сказал, что он — мой? — бурчит Евгения.
Она так удобно расположилась в кресле, закуталась в плед. Отопление включили неделю назад, но, видимо, перестояв в бездействии, котлы никак не раскочегарятся — трубы чуть тёплые. Возможно, где-то в них скопился воздух, и их надо продуть — перед началом отопительного сезона в нормальных семьях этим занимаются мужчины. Ей же надо кого-нибудь просить, что себе дороже!
Теперь придется откладывать интересную книгу — Колин Маккалоу "Леди из Миссалонги", одеваться, тащиться в такую сырость в соседний дом, чтобы услышать подробности, которые Витька мог бы сообщить и по телефону…
Он открывает дверь лишь Евгения прикасается к звонку.
— Стол уже накрыт! Небось, сама себе не готовишь, ленишься? Только в гостях и наедаешься? А я картошечки нажарил!
Что Витька умеет, так это жарить картошку. Она у него всегда тонкая, хрустящая, румяная — настоящее лакомство!
Евгения тоже не с пустыми руками пришла. Президентский шофер Савелий с разрешения Валентина Дмитриевича, а потом и Семена Борисовича — по утрам подвозит её на работу. За месяц с небольшим они успели плотно скорешковаться, и если Савелий для себя что-то достает — а этот проныра всегда держит нос по ветру! — непременно делится с Евгенией. И сейчас она вытаскивает из пакета огромного вяленного леща — не пересоленного, не пересушенного — даже на глаз видно, какой он жирный и блестящий.
— Женька! — гастрономически стонет Виктор и подталкивает её в комнату. — Раздевайся, а я — за пивом! Одна нога здесь, другая там, ты не успеешь и в зеркало глянуть!
Виктор, несмотря на обилие знакомых женщин, подарками не задарен и самым невинным презентам Евгении радуется, как ребенок. Он сам охотно раздаривает всё, на что падает взгляд его гостей, наверное, потому они считают, что ему ничего не надо, такому, вещами необременённому.
Возвращается он быстро — "комок" в соседнем доме, пиво там всегда холодное и не слишком дорогое.
Евгения успела почистить и порезать рыбу, но раскладывает её не на тарелке, а на газете — так, утверждает её товарищ, гораздо вкуснее.
— Молодчина! — он чмокает её в лоб и выставляет банки с пивом на стол. — Ну, чем у нас не тандем? Понимаем друг друга с полуслова и, заметь, за полгода ни разу не поссорились!
А ведь правда, знакомы они уже полгода! Быстро летит время. Только почему-то всё чаще её приятель заговаривает о них, как о паре. "Наверное, пора сваливать в сторону, — думает Евгения, чего человеку зря мозги компостировать? И разве не он сам проповедовал свободу от семейных отношений? Выходит, прокололся на собственном кредо. Тоже мне, гусар! Исследователь женщин!"
— Ты не забыл, зачем я пришла? — спрашивает она.
— Ради Бога! — притворяется он. — Кровать за спиной, только покрывало откинуть… Ладно тебе глазами сверкать! Уже и пошутить нельзя. Пистолет мы у Зубенко отобрали. Он пушку-то выхватил, а у Стёпы реакция — будь здоров! Старый рукопашник. Он его и вырубил. Попинали маленько — месячишко проваляется. Что такому сделается?
— Кошмар! — у Евгении даже дыхание сбивается. — А если он вас где-нибудь увидит и узнает? У него знаешь, какая память на лица?
