Его глаза повелительно смотрели на меня над водой?
– "Греби сюда, – нетерпеливо заорал он. – Греби в мою сторону.
Я машинально схватилась за весла. Несколько энергичных движений веслами – и я подплыву к нему. Но я не торопилась ему на помощь. Быстрее же, дура, – снова крикнул он. Но, пораженная внезапной мыслью, я сидела не двигаясь и смотрела на него, а в голове у меня вертелось: "Зачем спасать его? Спаси – и завтра ты с Дэвидом окажешься бездомной…"
Но даже на расстоянии, которое увеличивалось по мере того, как лодку относило от него все дальше и все ближе к берегу, он читал мои мысли. И теперь он опять скомандовал, абсолютно уверенный, что я подчинюсь ему:
– А я говорю, греби ко мне.
Но я так и не двинулась. Я только смотрела на него, и, догадавшись, что от меня он помощи не дождется, он попытался плыть, но сильной волной его отбросило назад. И тогда, поняв все, он издал жуткий вопль, этот нечеловеческий крик звенел в моих ушах, как крик рассвирепевшего зверя; и я сидела и смотрела, как его лицо снова исчезло под водой. Когда я поняла, что больше оно не появится, то взялась за весла и направила лодку в канал.
Следующие дни проходили передо мной как панорама кошмарного сна, лишенного какого-либо смысла, – кошмара, в котором главной фигурой была я. Как будто я стояла и наблюдала сменяющиеся картины, которые абсолютно не имели никакой связи с действительностью и нисколько не трогали меня. Я видела себя стоящей в нижнем зале Семи Очагов, вода стекала с моего плаща, и слышала свой голос, объявляющий о том, что Сент-Клер утонул. Подозрительные глаза Марго смотрели на меня из-за спинки кресла-каталки, где нелепо съежилась Старая Мадам, словно, когда она закричала, из нее вытягивали жилы. Потом, не знаю через какое время, я увидела на лестнице Женевьеву (странно, что мне запомнились яркие розетки, которыми был усыпан ее пеньюар), ее изумленные глаза и смешно раскрытый рот. Потом ее отец уводил ее со ступенек, но мне показалось, что подозрительно посмотрел на меня и он.
Весь день сидела я в своей комнате, опекаемая напуганной, но преданной Тиб, чувствуя опасливую тишину во всем доме, как в разгромленном и покинутом врагами лагере. Она заполняла весь дом, несмотря на бесконечные стоны Старой Мадам, что доносились из ее комнаты и не прекращались с того самого первого ее крика. Я же была, как пловец, который долго боролся с морскими волнами и, достигнув берега, лежал не в силах ни радоваться, ни сожалеть.
Но я не чувствовала никакой вины. Я знала, что позже все, что я сделала, предстанет передо мной обвиняющим бледным, мертвым лицом, но пока я была бесповоротно убеждена, что должна была поступить так, как поступила. Каждое слово, каждый шаг, навязанный мне Семью Очагами, да и всей моей жизнью, безошибочно вели меня к тому, что случилось, и я устало раздумывала, всегда ли вина выглядит вот так – чудовищной паутиной, в которую попадаешь и откуда не вырваться.
Потом Тиб уговорила меня лечь, и я прямо в одежде рухнула на кровать и заснула – и видела сон. В этом сне Руа вместе со мной стоял на берегу голубого пруда. Был чудеснейший весенний день, мягко светило солнце, а на деревьях пробивалась нежная зелень. Я была счастлива так, как никогда в своей жизни не была я счастлива. Не было ни прошлого, ни будущего. Только синий пруд и Руа – с дразнящим смехом заглядывал мне в глаза. Но вскоре мое счастье растаяло и сменилось кошмаром. Заглянув в пруд, я увидела на его дне Сент-Клера, лежащего неподвижно с этим мертвым лицом. Даже во сне я поняла правду. Я, которая так мечтала избавиться от Сент-Клера, теперь уже никогда не освобожусь от него. Теперь меня всегда будет преследовать это бледное, мертвое лицо.
Скрип двери моей спальни мгновенно вывел меня из забвения. Это был Тиб. Когда я села на кровати и машинально пригладила волосы, она сообщила, что много мужчин ищут в реке тело Сент-Клера. Она же сообщила позже, что Крэмы уехали, несмотря на рискованное путешествие в Дэриен в такую погоду, лишь бы не оставаться в Семи Очагах; и она же сказала мне на следующее утро, что тело Сент-Клера вынесло на поверхность в Мэри-де-Вандер. Они не привезут его в Семь Очагов, сказала она. Они забирают его в Дэриен. Назначено расследование.
К этому расследованию, которое должно было быть назначено на понедельник, я подготовилась тщательно. С помощью Тиб я перешила свое черное платье, в котором должна предстать перед подозрительными и недоверчивыми горожанами, чтобы по крайней мере мой внешний вид не подвергался критике. Подгоняя и ушивая его, я думала, что это траурное одеяние было насмешкой, что это не заставит никого поверить в то, что смерть Сент-Клера разбила мне сердце.
И это подтвердилось, как только я ступила на пристань в Дэриене. Четверо мужчин с небрежно висящими через плечо ружьями тут же обступили меня. И когда я, повернувшись к одному из них, спросила, не считаюсь ли я уже арестованной, он сплюнул коричневую табачную жвачку в белую пыль и кивнул в сторону толпы, собравшейся на пристани. Оглянувшись, я увидела, что они стояли наготове, как гончие псы, и с радостью были готовы накинуться на злодейку, которая снова оказалась здесь, где когда-то так гордо проходила мимо них.
– Считайте как хотите, – сказал мой страж, – но, пока вы здесь, благодарите шерифа, что он не захотел оставить вас им на съедение.
Прямота его ответа и вид толпы, жаждущей увидеть мое унижение, ясно показали мне, какой опасности я подвергаюсь. Но не это стало причиной моего самого горького разочарования. Оно охватило меня позже, когда, подходя к лавке Ангуса Мак-Крэкина, под свист и улюлюканье, я увидела Руа. Он прислонился к дверям магазина и стоял в стороне от толпы. Его глаза смотрели на меня поверх снующих между нами голов так холодно и презрительно, будто я была уличной женщиной. Больше всего остального, что происходило вокруг, меня взбесили эти глаза. В голове у меня пронеслось: "Он согласен, чтобы я все это выносила, не подойдет ко мне и даже не помашет рукой!" И, в порыве страстного желания получить от него какой-нибудь приветственный знак, я задержалась на ходу и посмотрела прямо ему в глаза. Но, уловив какую-то слабину, волнующаяся толпа немедленно окружила меня почти вплотную, отделяемая только моими охранниками. Они была так близко, что до меня доносился запах пота и кукурузной водки. И я обратила свой вызывающий пыл на них. Я нарочно взглянула на каждого, кто совал ко мне свои физиономии. Они, должно быть, ощутили, как глубоко презираю я их, и, словно устыдившись, отодвинулись назад, чтобы я решила, что виноваты те, кто напирал на них сзади.
Я двинулась дальше с надменно поднятой головой, и, хотя толпа продолжала толкаться и не отставала, я уже не обращала на них внимания. Внутри же я чувствовала, как отчаяние забирает меня. Руа покинул меня. И эта община, грубая и чужая, должна судить меня, решить, виновна я или нет, и я почувствовала себя такой одинокой, как никогда.
