Она как раз задремала-, когда дверь отворилась и в дортуар вошла сестра Эммануэль. Лицо ее было печальным, а глаза покраснели, словно она тоже плакала.
— Мать-настоятельница хочет видеть тебя, Габи, — сказала сестра Эммануэль. — Сейчас.
— Я не поеду в Оклахому, — хрипло откликнулась Габриэла и приподнялась на локте. Из-за боли она не могла даже встать, но сестра Эммануэль решила, что Габриэла просто в смятении от ужаса своего положения.
— Матушка Григория ждет тебя, — повторила она. — Ты должна спуститься к ней в кабинет как можно скорее, чтобы поговорить о… обо всем этом.
Габриэла не посмела сказать, что она не может даже подняться. Когда сестра Эммануэль вышла, она сползла с кровати и, то и дело останавливаясь и пережидая приступ, кое-как оделась. Габриэла больше не чувствовала себя послушницей и не была уверена, что ей можно носить черно-коричневое платье и накидку, которые полагались новицианткам, однако ничего другого у нее все равно не было.
К счастью, платье было достаточно широким, однако Габриэле все же понадобилось довольно много времени, чтобы надеть его. Каждое движение причиняло такую боль, что перед глазами начинала плыть багрово-красная муть, из которой все явственнее проступало лицо Элоизы Харрисон. «При чем здесь мама?» — удивилась Габриэла. Ах да. Когда мать избивала ее, маленькой Габриэле было так же трудно одеться утром, чтобы как ни в чем не бывало пойти в школу.
Как она вышла из комнаты и спустилась по лестнице — Габриэла не помнила. В памяти осталась только боль, вонзившаяся ей в низ живота подобно раскаленному куску железа, как только она сделала первый шаг к двери. Когда туман перед глазами несколько рассеялся, Габриэла обнаружила, что стоит перед дверью кабинета матери-настоятельницы и, упершись лбом в почерневший дуб, держится за живот. Она все же заставила себя выпрямиться, однако это стоило ей такого напряжения сил, что, входя в кабинет, Габриэла чуть не потеряла сознание снова.
Не сразу она заметила, что рядом со столом настоятельницы сидят на стульях два священника. Одного из них Габриэла узнала — это был престарелый отец О'Брайан, который исповедовал ее еще девочкой. Второй — высокий, с хмурым, аскетичным лицом, был ей не знаком.
Габриэла не знала, что это — специальный уполномоченный архиепископа, который прибыл в приход Святого Стефана в связи с чрезвычайными обстоятельствами.
Увидев Габриэлу, матушка Григория сразу подумала, что с ней что-то не так. Еще никогда в жизни Габриэла не выглядела хуже. Настоятельнице потребовалась вся ее выдержка, чтобы не вскочить с кресла и не броситься к своей воспитаннице.
— Это — святые отцы О'Брайан и Димеола, — представила она священников. — Они приехали, чтобы поговорить с вами, сестра Мирабелла.
Матушка Григория намеренно использовала новое послушническое имя Габриэлы, чтобы та не принимала все происходящее на свой личный счет. «Дела церковные — это дела церковные» — вот что хотела она сказать Габриэле этим обращением. Впрочем, настоятельница не знала, поможет ли это. То, что она только что узнала от отца Димеолы, было столь ужасно, что старая настоятельница впервые в жизни растерялась. Ей очень хотелось чем-то помочь Габриэле, но она не представляла, что здесь можно сделать. Похоже, бедняжке оставалось уповать только на милость господню.
— Ну-с, как с вами быть, сестра, матушка Григория решит позже, — сказал отец О'Брайан, и его лицо как-то затуманилось, но Габриэла ничего не заметила. Она отчаянно сражалась с болью, комната перед глазами медленно кружилась, и слова старого священника доходили до нее как сквозь толстый слой ваты. Зато тиканье висевших на стене старинных часов с бронзовым маятником казалось невероятно громким. Тик-так. Тик-так. Не-так, не-так… Как будто кто-то забивал ей в голову гвозди.
— Мы пришли поговорить с вами насчет отца Коннорса, — добавил старик О'Брайан и беспокойно оглянулся на настоятельницу. Его тоже тревожила странная бледность Габриэлы.
«Значит, он все им рассказал, — с облегчением подумала Габриэла. — Значит… Мы свободны».
— Он оставил для вас письмо, сестра Мирабелла, — вступил отец Димеола, хранивший до этого мрачное молчание. — В нем он подробно и весьма недвусмысленно излагает свое мнение по поводу ситуации, в которой оказался по вашей вине.
— Что? Что вы такое говорите?! Он сам это сказал?.. — Габриэла почувствовала, как пол у нее под ногами закачался, и принуждена была схватиться за высокую спинку подвернувшегося ей под руки кресла. Она не сомневалась, что мрачный священник намеренно переврал слова Джо. Но спорить с ним Габриэла не собиралась. Часы тикали совершенно оглушительно, внутри у нее все рвалось и скручивалось от нечеловеческой боли, и единственное, чего она хотела, это поскорее покончить с разговором и вернуться к себе.
— Отец Коннорс не сказал этого прямо, но это вытекает из того, что он написал.
— Могу я взглянуть на письмо? — Габриэла с трудом оторвала одну руку от спинки кресла и протянула вперед. Пальцы ее дрожали, однако, несмотря на это, в этом жесте было столько достоинства и мужества, что священники переглянулись между собой чуть ли не с восхищением.
— Сначала мы должны вам кое-что сказать, — ответил чопорный отец Димеола. — Кое-что важное — такое, с чем вам отныне придется жить. Вы обрекли отца Коннорса на вечные адские муки, сестра Мирабелла. Его душа никогда не обретет спасения. После того, что он совершил… после того, что вы вынудили его совершить, ему не будет прощения на небесах. И ваше главное наказание будет заключаться в сознании того, что отец Коннорс погубил свою бессмертную душу по вашей вине.
Габриэла покачнулась. Смысл слов отца Димеолы еще не совсем дошел до нее, но она уже ненавидела его за неспособность прощать, за его бесчеловечность и замшелый средневековый фанатизм. Да, возможно, они с Джо были виноваты, но милостивый Христос непременно простит их.
«Боже мой! — подумала она, и на мгновение перед ней снова возникли дыба, раскаленные щипцы и острые шипы на закопченной железной решетке. — Что они с ним сделали? Что такого они могли с ним сделать, что Джо не выдержал и наговорил им всякой чуши?»
И при мысли о тех страданиях, которые выпали на долю Джо, она почувствовала, что ненавидит отца Димеолу еще сильнее. И заодно отца О'Брайана, отца Питера и всех, всех, всех, кто вынудил их скрывать свою любовь от множества любопытных глаз. Никто не давал им права преследовать и мучить Джо, ее Джо!..
— Я хочу его видеть, — сказала Габриэла таким решительным и твердым голосом, что сама удивилась. — Я хочу видеть Джо немедленно.
