— Слышь, Кать, давай я тебя с работы встречать буду! — предложил совсем серьезно.
— С чего бы? Сам говорил, что мне даже медведь в тайге среди ночи дорогу уступит. А потом свою медведицу до конца жизни несравненной красавицей называть будет.
— Нет! Тебя на волчьей тропе, что к деревне ведет, ставить надо средь зимы во время гона. Ни одна зверюга мимо тебя не проскочит, все воротятся, какими бы ни были голодными. С перепугу выть разучатся, заикаться станут!—хохотал Колька и добавил:
— Но я с тобой сколько лет мучаюсь. Уже привык! Потому что второй такой Оглобли ни у кого во всем свете нет! А вдруг кто позарится? Сопрет, чтоб гостей отпугнуть от дома. А мне как быть? Сама видишь, никто из друзей не заглядывает, даже мухи выскакивают в форточки.
— Это от твоей вони. Ее ни одна живая душа не выдержит.
— Ты той душе деньги покажи, какие получаю. Мигом про вонь забудет. Короче, я предлагаюсь в провожатые. Уламывайся, пока я согласный. Все ж через весь город тебя поведу! Во будет смеху, мужик кикимору заклеил. И ведет, как под охраной!
— Ты на себя глянь, черт корявый! На тебя ни бабы, ни бабки в деревне не оглядываются. Ты ж страшнее пугала в огороде!
— Во разошлась, Оглобля! Если б ни ночь впереди, по соплям бы нащелкал дуре. Но потом попробуй, уломай лечь в одну постель. Брыкаться, лягаться станешь, как дикая! — внезапно умолк, побелел, услышав милицейский свисток, а потом и выстрел неподалеку от дома.
Катька прильнула к окну.
— Интересно! Кого-то поймали.
— Линяй, дура! Какое тебе дело!—оторвал вглубь кухни, прижал к себе бабу. Та невольно почувствовала, как неудержимо дрожат руки мужика.
А утром, едва Колька пришел на работу, его срочно увезли в милицию.
— Колька! Ты где набедокурил? Или кого по случайности в толчок смыл, не глянув званья? — спросила кассирша.
— Ни в зуб ногой! — ответил растерянно, но его подталкивали в спину, торопили:
— Шустри, Огрызок! Там наши с тобой побазлают! — вели оперативники мужика к машине.
Человека сразу ввели в кабинет к следователю, там уже сидел Остап. Он неприязненно оглядел Кольку, отвернулся от него.
— Вы знакомы? — спросил Кольку следователь.
— Ну да! Вместе ходку тянули.
— Какие отношения были у вас в зоне?
— Да никаких! Не враждовали и не корефанили.
— Он был «бугром», вы тоже ему подчинялись!
— Никому! Я в хлеборезах «пахал» и только администрации подчинялся! - выпалил человек, не задумываясь.
— Вы знали, что он на воле? — указал на Остапа.
— А мне до задницы, где он канает!
— Разве не виделись? — недоверчиво усмехнулся следователь.
— У меня за день полгорода просирается, всех не упомнишь.
— Его показывали по телевидению.
— Я телик не смотрю.
— Но вы с ним общались!—давил следователь на Кольку.
— И не думал. Зачем мне этот хмырь? Ни он, ни я, ничего друг другу не должны. О чем базарить?
— Остап освободился вскоре после вас. И ему нужно было очень многое!
— Я и малого дать не могу! — понурил голову Колька.
— Тогда откуда он знал адрес и хотел спрятаться у вас от погони. Мы его взяли уже в подъезде, Или тоже скажете, что это случайно.
— Мало чего он намечтал. Я никогда не пустил бы его в свой дом. Не стал бы марать имя отца и память о нем,— заметил, как удивленно округлились глаза Остапа.
— У меня семья. И на зоне я оказался случайно. По глупости. С бабой перегнул. Но на моих руках нет крови. Никто не проклял меня вслед ни на зоне, ни на воле. И пусть этот хмырь не темнит. Я с ним не дружбанил. Даже на зоне сторонился козла. Ни угла, ни хлеба не дал бы, чтоб самому не потерять вое,— увидел кривую усмешку Остапа:
— Да он и на зоне в говночистах пахал, так и не поднялся до мужика, в гнидах канал, ботал вам, что Огрызок ни при чем, случайно в подъезд влетел. Уберите его, лишний он здесь в мужском разговоре,— попросил Остап следователя.
— Сам ты говно раздрызганое, старушачий геморрой! Видал я тебя в жопе пидера, козел облезлый! — взорвался Колька. Остап глянул на него вприщур и сказал, тяжело роняя слова:
— Слушай ты, иль забыл, как на зоне платились за базар? Иль посеял, с кем ботаешь? Да я тебя из-под земли выковырну и жмуром будешь лизать мне пятки, просить пощады! Засиженный лопух! И через годы не прощу твоего базара! Ты еще покрутишься, попрыгаешь на разборке за нынешний треп! Не мечтай, что слиняешь, я еще доживу и достану тебя, пропадлину!
Колька хотел обложить Остапа забористым матом, но по звонку следователя оперативники вывели мужика, затолкали в машину и вернули на базар, хохоча. Они слышали из-за двери как ругались зэки и восторгались Колькой. Тот вернулся в сортир героем, с высоко поднятой головой. Он рассказывал кассирше, как уделал бандюгу, но промолчал об угрозе «бугра» барака. Счел это лишним, мелким, несущественным. И только следователь предупредил охрану следственного изолятора, чтоб следили в оба за этим дьяволом и ни на секунду не спускали с него глаз.
Колька, вернувшись домой, напомнил Катьке о вчерашнем выстреле за окном и рассказал о сегодняшнем визите в милицию. Баба, выслушав, вдруг вся сжалась, побледнела, сказала тихо:
— Ну, теперь жди беды! Эти зря не грозят. И снова твой язык. Опять ты не сумел сдержать его...
— Или я должен был лизать его жопу? Он в бараке всех достал. А меня больше других! Живьем в толчке утопил бы, встреть его один на один. Мне многие за это спасибо сказали бы, и на зоне!
— Ты сам говорил, что он страшней зверя. Я помню твое, как тебя доставал. Нынче что придумает тот змей? Ему все нипочем. И где его ждать, и откуда, никому неведомо. Сколько раз он в бега уходил. Его ни на цепи, ни за проволокой не удержать,— охала баба.
— И не такие как Остап были на зонах. Да где они теперь? Кого на деле убили, других по приговору. Этот тоже не Кащей бессмертный и на него отольют пулю. Сколько не линяй, от пули не смоешься. Она достанет любого,— успокаивал человек Катьку, та вдруг разревелась без видимой причины. И все вздрагивала от каждого звука и шороха. Она уже сама не пустила Димку на балкон, надежно закрыла дверь на шпингалет. И на ночь проверила все форточки.
С того дня она снова стала бояться узких, удаленных от центральной аллеи тропинок и кладбищенских дорожек. Ей казалось, что там ее могут подстеречь сбежавшие бандиты и убить, отомстив Кольке за грязный, несдержанный язык и унизительные оскорбленья. Она сама попросила мужа, и тот каждый вечер встречал бабу с работы. Он понимал, что поделившись, напугал Катьку впервые и всерьез, а потому не высмеивал. Во всем винил самого себя...
