меня всегда была одна реакция: агрессия. Хотя не так: сначала желание отодрать, потом — агрессия.
Но Юля — девочка. Пусть алчная, но девочка. А у меня три сестры и на подкорке зашито: двадцатилеток в пыль нельзя.
Еще вчера она для меня была подлой информаторшей. Я хладнокровно ее наказывал, отбивая себе хоть какую-то сатисфакцию за то, что приходится рядом терпеть. Усиливал натиск. Усугублял наши и без того хуевые отношения. Чувствовал, что внутри она меня презирает не меньше, чем я презираю ее. Почти что ненавидел. А она, наверное, ненавидела меня. Но потом, дойдя до края, мы вдвоем прыгнули в бездну.
Я всего ожидал, но не стать, блять, первым. Не искренних слез от боли и не искренних полных боли слов.
Я мог ошибаться в чем-угодно, но в ней не может сочетаться такая жуткая беспринципность, такой острый ум, таких масштабов подлость и чистота.
Она слишком молоденькая. У нее слишком прозрачный взгляд. Девочки, похожие на Юля, настолько себя не продают.
Юля морщится во сне и трется носом о мою подушку. Затихает. Дальше спит. А я глазами оглаживаю длинную голую ногу. Соблазнительно изогнутое бедро. Красиво скрытую одеялом грудь. Снова стремлюсь к лицу.
Я не выспался. Вокруг нас с ней не стало меньше дерьма, но упадничества во мне нет. Наоборот. Бодренько.
Сейчас я складываю свой паззл куда спокойней и любуюсь получившейся картиной. Все совпало. Теперь правильно.
В ней правда все красиво. А еще на нее каждый из окружающих серьезных дядек имел свои планы. Я. Смолин. Кое-кто еще. Но она разработала свой и переебала этим всех.
Правда и себе тоже создала кучу проблем, но это не уменьшает степень ее победы, которая, возможно, станет залогом будущей моей.
Это не ловушка, Слава, это ебаный джек-пот.
Сначала улыбаюсь этому парадоксу, потом снова становлюсь серьезным. Стыдно перед ней. За себя стыдно. А еще сложно думать, как тупо мы друг друга обманули.
В моей голове она спустилась почти что на самое дно. Я увидел в ней худшее — подлость, цинизм, хуевое актерство, неоправданную жадность. И себя ей показал тоже таким — пидарком с раздутым самомнением и потоком нелегальных бабок. Вместо обещанных плюшек — грязь. Вместо обещанного «научу» — игнор.
Красавчик.
Я бы разочаровался в себе. Но и она… Почти.
А потом…
Сжимаю-разжимаю кулак, вспоминая собственные толчки в нее под гул крови в ушах. Я хотел ее так, что голова не работала. Я себе сто лет назад дал обет не связываться с предательницами. И ее в эту касту записал почти что автоматом.
Хотел, чтобы исполнять свое задание ей было не так просто. Давил. Нервы мотал. Унижал. Дергал. Наказывал, одним словом.
И за ее действия, и за свои реакции на зеленые глаза. Пухлые губы. Голос. Запах…
Тяну носом. До сих пор его слышу, хоть и пропахся насквозь, когда терлись телами и обменивались жидкостями. Дело нихуя не в духах. Это она для меня так пахнет — сладко, запретно, так, что не забыть. Задержка дыхания не помогает. Ни на работе. Ни тут.
И ей тоже ничего не помогало: мои удары — один за вторым — убивали, только не уверенность в том, что она-то выйдет сухой из этой болотной воды (как планировал я), а хорошее отношение ко мне.
Влюбленность.
Повторяю про себя это странное слово. Потом еще раз и еще. Разрешаю себе что-то жутко запретное. Нравится.
На столике рядом со мной стоит чашка с кофе. Еще одна такая же — на тумбочке рядом с Юлей.
Я думал, запах ее разбудит, но пока она всё ещё спит, позволяя собой любоваться.
Ночью я вспомнил ее брата. Действительно, было такое дело. Того пацана мне было искренне жалко. Я для него постарался. Он — придурок, связавшийся не с той. Но это с возрастом учишься отсекать: кто та, кто нет, а тогда это все могло закончиться очень плохо. Я помог. Я тогда многим помогал. А теперь чуть не уничтожил веру в человека и человечество для его сестры.
Но кто бы мог подумать, что из множества миловидных студенток Смолин выберет действительно ту самую. Подруга Юле не спиздела. Я правда на нее всегда особенно. Реагирова. Смотрел. Слушал. Хотел..?
Ладно, похуй. Перед собой-то можно не врать.
Хотел-хотел. Ей — добра. Себе… А что если ее?
Ее «предательство» задело возможно даже сильнее, чем старое-старое. Вроде как забытое. Поэтому и разозлился я сильнее, чем разозлился бы на любую другую. Предателей я не прощаю. Это факт. Но с ней… Как с цепи сорвался. Минуту хладнокровный, десять сам горю и ее сжигаю. Не просто «не прощаю», а, сука, мщу.
Жестоко. Вроде как в удовольствие, а по факту… Пиздец как гадко от мыслей, что ошибся в ней. И легче не становится.
И до конца никак не складывается. Злился на себя. Думал, интуиция подыгрывает блядским чувствам, но я правда не встречал, чтобы так играли.
Ее «уловки» взрывали мозг. С одной стороны, жертвует бабки попрошайке, с другой, алчно берет по хорошей таксе за грязный-грязный слив.
Ярко «охуевает» от моих заданий, но ни от одного не отказалась. В глазах читается протест, рот о протесте молчит. Телефон от меня прячет, а Спорттоварам позволяет на себя дрочить.
Я щедро сливал через нее всякую дичь. Я все ждал, когда почувствую удовлетворение, а в реальности только сильнее злился. Прощупывал ее границы и убивался о вымышленную реальность, в которой их вроде как нет.
Ждал от нее: ну скажи ты, что противно. Скажи…
Молчала.
Думал, за бабки готова на все, а получилось на все готова из-за чувств.
Думал, пока я ебашу, как дурной, исполняя и свою, и ее работу, за которую плачу, но крысе поручить не могу, она живет свою единственную молодую и пьяную жизнь. Бесила. Мешала.
Решил, что загород за мной потащилась, что трясти сиськами — часть плана. Осознавал, что это все даже не ее, а чужие уловки, но, сука, каждый крючок заглатывал.
И усугублял. Даже не знаю, кого из нас подводил к срыву — ее или себя. И в чем должен был состоять тот самый срыв. Пожалуй, в честности.
В итоге ее и получил. Только не ожидал, что правда будет выглядеть так.
Я до последнего своего дня буду убежден: нужно не только чувствовать, но еще и думать. Но благодаря ей вспомнил: не только думать, но и чувствовать — тоже полезно.
Вчера еще думал, что написав мне вечером, она
