А как они любили друг друга! Да, именно любили друг друга. Как еще можно назвать эту бесшабашность, эту страсть, которая в любой момент и где угодно соединяла их в постели, в машине, в лесу или в море. Все в ней вызывало жажду и ненасытность: ее темные тяжелые волосы, ее светло-голубые глаза, ее пухлые манящие губы, ее тело, стройное и в то же время округлое, с широкими плечами пловчихи и маленькой, выступающей под изгибом поясницы попкой, какая встречается только у негритянок, ее чувственные и длинные тонкие ноги и волнующая грудь под свободной расстегнутой рубашкой. Это свободное и крепкое тело двадцатишестилетней женщины ему хотелось до бесконечности сжимать, тискать, почти пожирать. Он никогда даже не подозревал, что чье-то тело может так точно совпадать с его телом и так хорошо с ним совмещаться. Лора не была женщиной, которую он имел, она была потерянная часть его самого, с которой он наконец соединился. Они не просто сошлись, они слились и были подобны тростнику в июле, который сгорает, чтобы появился сахар. Воспламеняя и обнимая друг друга, они горели в мягкой нежности ночей.
Час, проведенный без нее, делал его больным. Он бросил все и весь этот месяц провел рядом с ней. И это он, кто всегда следовал одним и тем же маршрутом, исключительно деловым, он, кто, не замечая красоты своего острова, всегда проходил мимо, теперь с удовольствием любовался очертаниями гор, вдыхал аромат цветущего миндаля, замирал, любуясь на тысячи оттенков голубой лагуны. Он бродил с Лорой по дорогам и тропинкам, показывая ей то, что никогда не увидит ни один турист, который как идиот валяется на пляжном матрасике и золотит свою свиную кожу. Вместе с ней он открывал для себя вагнеровскую красоту моря, бьющегося о мыс в Суйаке, странное кладбище погибших кораблей, развороченное цунами, скит поэта Харта, с нависающим над бретонским берегом крыльцом. Он водил ее в индийскую деревушку Маэбур, ту, что так презирают франкомаврикийцы и игнорируют туристы, и в поселение Лаки-Люка, где у дверей ремесленных мастерских столяры выставляют свежеструганые гробы. Он мечтал жить с ней в Сен-Мало, в доме, где картины Сюркуфа будут возрождать призраки кораблей, разбитых в знаменитом сражении. В глубине парка, в зарослях кустарника они видели старый заброшенный вагон от поезда, который пересекал остров еще в начале века. Они ездили в Моку и Бо-Бассин и видели старые, уцелевшие после ураганов красивые колониальные жилища, некоторые из них принадлежали кузенам Лоика. Неутомимая Лора следовала за ним в китайские кварталы Порт-Луи, где царят мелкие торговцы, легальные и нелегальные, где немного обветшалые изящные домики с драночной крышей были обречены на уничтожение вместе с буйными садами, чтобы освободить место безликим зданиям из бетона. До встречи с Лорой он и не задумывался, что прекрасный город постепенно исчезает, пожираемый этой бредовой архитектурой. Никогда он не замечал, что на монументе, установленном перед зданием парламента, у королевы Виктории такое величавое и непроницаемое лицо и что склоненная ветка делоникса щекочет ей нос, а у нее это не вызывает даже подобия улыбки. В Порт-Луи он показал Лоре старый Международный отель, построенный еще в тридцатые годы: в этой местной достопримечательности до сих пор сохранились вентиляторы с лопастями и старая, засиженная мухами карта Франции, правда, клиентура теперь состоит только из мелких чиновников в одних рубашках. На Западном кладбище она увидела могилы французских корсаров, украшенные вырезанными из базальта головами усопших, глазницы которых колдуны вуду набивали перьями и семенами, и, потрясенная, она прижалась к нему. Им случалось и заблудиться среди этих причудливых и таинственных гор, и тогда багровый закат солнца казался им концом света, и у них сжималось сердце. Он исступленно демонстрировал Лоре все, что имела его страна красивого, странного и удивительного, и в этом было какое-то отчаяние. Пейзажи, улицы, морские берега помогали ему соблазнять ее, как будто он не был уверен в своей власти, во влиянии на нее, и он смиренно призывал на помощь ресурсы неба и земли. Может быть, он безотчетно ощущал, что Лора пройдет мимо его жизни, и отмечал ее присутствием все места, все уголки, где он потом будет находить свои воспоминания. Замысел мазохиста, который тщательно готовит обстановку для своих будущих страданий.
Однажды вечером он повез ее на «лендровере» по ухабистым дорогам к своей горе и показал оленей, в корм которым, по идее его отца, добавляли тростниковую патоку. Олени, почти ручные, замирали, высоко держа голову, и близко подходили к машине, доверчивые и в то же время пугливые.
— Я не знаю, как они узнают, — объяснял Лоик, — когда приходят на них просто посмотреть, а когда убить. Они знают это. Когда я приезжаю, чтобы кого-нибудь из них застрелить, даже если ружье спрятано, они и близко не подходят.
— Как ты можешь убивать таких изящных животных? — спросила она.
И Лоик объяснил ей, что оленина — единственное мясо, которым располагает страна[6]. Олени быстро размножаются, и их нужно отстреливать примерно по триста голов в год. Интересно, она так же трепетно относится к быкам, из которых готовят французские бифштексы?
С дерева на дерево прыгали обезьяны, и Лоик рассказал об их уме и коварстве. Они разоряли кукурузные поля, а одна из них в прошлом году проломила череп ребенку. Вот почему их гоняют.
— Их тоже едят? — спросила Лора.
— Только креолы. Это недостойная пища. Цивилизованные люди ее не переносят. Однако с карри мясо обезьяны очень даже вкусное. Мои предки питались этим, когда прибыли на остров. Сегодня никто даже не заикается об обезьяньем карри. Говорят стыдливо о «карри номер 2».
И хотя Лора разделяла позицию защитников животных, все же любопытство победило, и она решилась отведать эту пищу предков; Лоик достал из бардачка пистолет и, целясь через открытую дверь, первым же выстрелом поразил цель. Добычу он бросил в кузов машины.
Лоик был не из тех, кто копается в своих чувствах или выражает их; он, собственными руками убивавший оленей и обезьян, тот самый Лоик, бережно держа в ладонях лицо Лоры, с удивлением слышал, как с его губ бесконтрольно слетают трогательные и наивные слова, странные и незнакомые, они неудержимо льются, как будто из другого, незнакомого ему, нежного и влюбленного Лоика, сидящего в нем самом в эти удивительные ночи: «Моя любовь, мой водопад, моя женщина…» Тревога мелькала в глазах Лоры, потом она встряхивалась, смеялась, брала его за руку, и они отправлялись к настоящим водопадам, ручьям, к новым заходам солнца или в маленькие индийские лавки. Она рылась в тюках с тканями или в пыльных коробках, отыскивая дешевые украшения, блестящие побрякушки, не имеющие никакой ценности, и с восторженными воплями обвешивалась ими, как индианка; никто из сестер или кузин Лоика де Карноэ никогда не надел бы такое. На Лоре они выглядели убранством королевы варваров.
