Теперь же сбылась мечта: никто его не пилил, никто ничего не запрещал. А главное, Виктор вдруг стал никому ничего не должен. В принципе, он и раньше не слишком-то заморачивался по этому поводу, а тут вдруг оказался совсем-совсем свободен. Но это почему-то оказалось не так приятно, как мечталось.
Вместе с тем, никто больше не подносил по утрам выглаженную рубашку. На столе не ждал горячий завтрак. Чтобы выпить банальную чашку кофе, нужно было по утренней прохладе сходить к колодцу, принести воды, растопить печку… Скажем, первым делом он купил электрический чайник, чтоб избежать проблем с растопкой печи. Однако топить все равно пришлось — холодно. В общем, неуютно стало без матери. С одной стороны спокойнее, никто не пилил, никто ничего не требовал. С другой — полная жизненная неустроенность.
Когда Ирина объявила ему о беременности, Виктор привычно развернулся и ушел, не сказав и слова на прощание. Но грызло что-то изнутри: и жаль было дурочку, и в то же время как будто тянуло к ней. Будь к тому времени мать жива, он бы, пожалуй, никогда и не вспомнил ни про саму Ирину, ни про ее проблему: было, и сплыло. Но к тому моменту его так достала неустроенность и холод в доме.
Решил: а почему бы, собственно?.. Не самый плохой вариант. Невооруженным глазом видно: Ирка влюблена, как девчонка, а такие, как она, наивноглазые, обычно до старости в чем-то остаются детьми. Восхищенными, глупо заглядывающими в глаза кормильцу. Такая будет ухаживать за ним почище матери. Только в отличие от усопшей старушки никогда не позволит себе сделать мужу хоть какое-то замечание. Пылинки станет сдувать и глядеть, как на икону.
Как и предполагал Виктор, Иркиному счастью не было предела. Уж так старалась ублажить новоявленного мужа во всем. И тебе Витенька завтрак, и тебе Витенька брючки глаженные, три рубашечки на выбор, чистые носочки. Он видел, как ей нелегко управляться с хозяйством, тем более что никогда в жизни не жила за городом. Но то, как мужественно маленькая хрупкая девчонка с округлым животиком справлялась с трудностями, умиляло и даже несколько восхищало его. Он ведь и сам с трудом управлялся с печкой — вечно она у него тухла. Ирка же научилась управлять ею, как космонавт летательным аппаратом. И к отсутствию водопровода быстро привыкла. Целое ведро воды тяжело было нести, так она приловчилась таскать по половине. Вот только на огород ее не хватало — пузо на нос лезло, наклоняться тяжело. Но Виктор пожалел, не стал заставлять. Правда, и на себя эту обузу не повесил. Подумаешь, проживут без огорода. Живут же как-то городские.
Оказалось, прожить без огородины можно. Но дорого, учитывая что рассчитывать приходилось на одну шоферскую зарплату. Вместо привычных походов по девочкам пришлось переключиться на зарабатывание денег: в любую свободную минуту ехал "грачевать" за живую копейку. Пару-тройку раз заехал на городской рынок, сказал: все, хватит. Стал скупать излишки у соседей: кто картошкой поделится, кто мясца подешевле отдаст. Зиму протянули, а по весне пришлось копать огород…
Помаленьку жизнь стала налаживаться. Родилась Аринка — назвали так вроде и в честь Ирины, и в то же время вполне самостоятельное имя. Хлопот прибавилось, уже некогда было думать про былую веселую жизнь, нужно было решать сиюминутные проблемы: то везти ребенка в поликлинику, то доставать импортное питание для малышки, то еще что-нибудь. Видел, как Ирка выматывается, совесть не позволяла бросить все и заниматься своими делами.
Однако благородства надолго не хватило. Затосковал Виктор. Он и деньги в дом (сколько получалось, конечно), он и вкусненького каждый вечер, а она знай себе ребенком занимается, на мужа внимания не обращает… Вообще-то он не мог пожаловаться, что жена ему в чем-то отказывает: хоть в дневной жизни, хоть в ночной. Нет, в этом плане все оставалось, как прежде: исполнялось любое его желание. Но он-то видел, что на первом месте у нее уже не муж, а ребенок. Умом понимал, что, наверное, так и должно быть, Аришка ведь еще совсем кроха. А в душе обида поселилась. Все ждал — сама догадается, поймет, что ребенок от нее никуда не денется, а вот муж-то не только при ногах, но и при колесах. Не последний урод, между прочим.
Оставалась надежда, что Ирка одумается. Вот подрастет Аришка, станет ножками топать, и тогда… Подросла, затопала, но ничего не изменилось — теперь Ирине приходилось бегать за ней ежесекундно, как бы любопытная варварка не влезла куда не следует. Еще подождал. Дочка росла, а хлопот меньше не становилось. И по-прежнему жена относилась к нему по остаточному принципу: только когда ребенок позволял ей расслабиться, например, ночью…
А Виктору так хотелось внимания к себе! Да что ж это за жизнь: только он кому-то должен. А когда будут должны ему? Стало все раздражать, какие-то мечты появились: что однажды вдруг исчезнут жена с ребенком, а вместо них в доме поселится настоящая красавица, не чета Ирке. И той не нужен будет никакой ребенок, ее будет интересовать только он сам, Виктор Конкин. И положит та красавица всю жизнь на алтарь любви, то есть жить станет его жизнью, мыслить его мыслями, хотеть его желаниями, мечтать его мечтаниями. Как Ирка жила дочерью, так та неведомая красавица будет жить только Виктором…
— Ну вот и чаек. Да вы ешьте, ешьте!
Тетка с удивлением смотрела на надкусанный бутерброд, который Виктор все это время держал в руках. Не объяснять же ей, что он вовсе не стеснялся, а просто задумался. Воспоминания навалились, да так, что вся жизнь промелькнула за эти несколько минут. Вот уж чего с ним никогда не было, так это попыток самоанализа. Чего вдруг сейчас разнюнился?
Виктор сердито поджал губы: вот оно что, банальная обида, зависть к более успешному брату. Тот в Москве осел, видимо, удачно подженился — вон как теща вытанцовывает на цыпочках. А он-то, дурак, думал, что жениться лучше на сироте. Да с такой тещей никакая жена не нужна!
Есть почему-то больше не хотелось, и он вернул бутерброд на тарелку.
— Ну что же вы? — не удержалась хозяйка. — Не стесняйтесь, кушайте!
— Нет, спасибо, наелся, — виновато улыбнулся он и хлебнул обжигающе горячего чаю. — А вы, простите?
— Я Наталья Станиславовна. Помогаю Владимиру Васильевичу. Он без меня как без рук.
Она обезоруживающе улыбнулась и торопливо продолжила:
— Потерпите еще пять минут, голубчик! Он уже заканчивает, сейчас выйдет. То-то радости будет!
Ну конечно. От радости аж всплакнет. Виктор почему-то почувствовал мандраж. Каким он стал, Вовка? Почему родная теща скачет перед ним, как перед великим цэбэ? Почему перед Виктором никто не скачет, хоть он так старался наладить отношения в семье именно таким образом? Почему ему никто не подносит бутербродов с очаровательнейшей улыбочкой, почему по его первому требованию не бегут заменить остывший чай? Почему его покой никто не оберегает столь тщательно, как эта Наталья Станиславовна?
