Ознакомительная версия.
Тем, кто попал в поле Настиного притяжения, приходилось ой как туго!
Не пытайтесь контролировать того, кого любите.
Он называл ее: «Ты мое лесное облачко…» Даже песню написал, естественно, Насте посвященную.
Прошу прощения, не запомнил слов. Он пел ее только тем летом, и только у костра на море.
Зато я запомнил общий смысл, и у меня до сих пор осталось от этой песни ощущение пронзительной нежности…
Там было как-то так:
Нет больше никого и ничего. Свет закрыт одним образом, одним именем. И весь мир живет и дышит этим, и он, Ворон, вместе со всем миром.
Так проходит детство, так приходит любовь — первая!
Это похоже на рождение птицы, на возникновение мелодии…
Нет мыслей, ни одной… Только теплая ладошка в твоей руке, только дыхание сонное рядом с твоей щекой, ночью, у костра, в одном спальнике. Только дорога рядом с твоей дорогой…
И уже она — женщина, рожденная быть дорогой, или птицей, или облаком…
Так уходит песня, так приходит светлая радость, так начинается новая жизнь… Какая она будет — неважно! Важно — здесь и сейчас!
А сейчас — только она: наваждение, сказка, музыка — она!
И мир замкнулся на ней, обошел кольцом и замер до дрожи, до боли… Она звенит в ушах и спирает дыхание… Хочется крикнуть! Или прошептать — «люблю», но не хватает воздуха. В легких огонь, пустота и свет… Откуда ты? Почему? За что?
* * *
Допекла-таки Настя Виктора. Первое время после своей отставки он еще пытался как-то неуклюже за ней ухаживать, но когда понял, что все, надоел, закрылся в себе, ушел в какую-то другую, никому не ведомую жизнь.
Он устроился в мебельную мастерскую и в ней же обитал, благо начальство смотрело на это сквозь пальцы.
Днем работал, ночью же снимал с петель двери, укладывал на пыльный пол, ложился, рюкзак под голову, и пытался забыться.
Он что-то делал: ходил, ел, спал; но как-то очень особенно, нерегулярно, что ли. Излюбленным местом отдыха у него стало метро. Он садился на кольцевой и только так, среди людей, мог отключиться на несколько часов.
Он иногда появлялся у своих друзей, разбросанных теперь по всему городу. Но и с ними он не находил успокоения, они не хотели страдать вместе с ним.
Настя устроила новогоднюю вечеринку. И, хотя не позвала его, он пришел вместе со всеми. И только там окончательно понял, она больше не видела его, не воспринимала. Вокруг нее были другие или другой, Виктор не вдавался в подробности, слишком больно. Слишком. И непонятно. Он просидел всю ночь на кухне, завернувшись в старый плед. Утром он с отчетливой ясностью осознал, что никакой Насти на самом деле нет и не было. Он ее выдумал. Она ему пригрезилась.
В конце января он уехал к матери в маленький провинциальный городок, где родился и вырос.
И вернулся только весной, почти прежним. Он перестал писать песни. Зато стал деятельным. Устроился на работу дворником, выбил себе служебную комнату и поступил в институт…
Все наши разочарования происходят оттого, что мир не соответствует нашим представлениям о нем.
И еще одна история с предложением руки и сердца…
А теперь давайте немного отвлечемся от темы, потому что я хочу рассказать о девушке, которая вернула Виктору веру в человечество.
Дело было так.
Санька Локтев уже успел развестись со своей первой женой, исключительно по идейным соображениям: она ему изменила, потому что он редко появлялся дома. Таким образом, Санька в одночасье стал абсолютно свободным человеком и окончательно перебрался в столицу. Ему подфартило с жильем — знакомый художник сдал свою мастерскую. Сам владелец с женой укатил в Землю обетованную, но от недвижимости пока не избавился. Собственно говоря, я всех подробностей просто не помню. Но, как бы там ни было, Санька оказался единоличным хозяином этой самой мастерской — по сути, двухкомнатной квартиры в полуподвале, но со всеми удобствами. Правда, все это великолепие находилось в довольно глухом районе. Зато практически бесплатно. Естественно, добряк Санька тут же пригласил к себе всех, нуждающихся во вписке. Он-то надеялся, что сотоварищи по-честному оплатят свое проживание. На халяву у нас народ весьма падкий, и у Саньки желающих вписаться было — хоть отбавляй. Я его не раз предупреждал, но он то ли стеснялся своих приятелей, то ли считал меня чересчур меркантильным, одним словом, не послушал. И вскоре в знаменитых «Мневниках», как прозвали мастерскую ее гости и обитатели, образовалась разношерстная тусовка. Там же первое время после возвращения обретался и Ворон.
Там он и познакомился с Машей.
К обитателям коммуны приходили гости, друзья, приятели, знакомые девушки. Юные студентки, домашние девочки, прибегали вдохнуть воздух свободы, попробовать богемного житья. Несомненно, богемный дух переполнял мастерскую, струился изо всех щелей, аж стекла запотевали. Нет, ничего криминального там не происходило. И по большому счету ничего интересного тоже. Но первое впечатление тусовка производила, особенно на неокрепшие девичьи умы.
Машу в «Мневники» затащила подружка. Она с таким восторгом описывала коммуну и ее обитателей, что Маше стало ужасно интересно посмотреть своими глазами.
Она и пошла.
Потом Маша любила вспоминать то время, время зарождения ее первой и единственной любви.
Все, что случилось в тот вечер, помнилось ей очень странным, нереальным… даже метро, хотя ну что странного может быть в обычном московском метро? А вот поди же ты! Потом был троллейбус, идущий бесконечно, и блуждание по темным дворам. Как будто ее заманивали из родного города в некое зазеркалье, параллельный мир. Жутковато… Эта мысль не отпускала. Маша была не рада, что согласилась пойти: слишком уж все это непонятно, подозрительно даже.
Целью путешествия оказался подвал унылого пятиэтажного дома. «Может, уйти?» — но уйти было как-то неловко.
«Кроличья нора, — думала Маша, с замирающим сердцем спускаясь по ступенькам, — или пещера людоеда?»
Подруга долго жала на кнопку звонка. Наконец большая металлическая дверь с лязгом распахнулась.
И никакой кроличьей норы. За дверью помещалась мастерская художника, а то, что это, несомненно, мастерская, подтверждали этюдники, картины в подрамниках, бесчисленные полки по стенам, битком набитые красками, кистями, банками, флаконами, всякой всячиной, которой Маша не знала названия, но явно художественной всячиной.
Ознакомительная версия.
