Поэтому она лежала рядом с Виталием и думала, что завтра пойдет в Эрмитаж, послезавтра поедет в Павловск, потом – домой.
Зато на работе начальница Наталья Михайловна спрашивала всякий раз:
– Как съездила в Питер?
В голосе начальницы она слышала зависть. А усталость в ее, Ольгином, голосе наверняка объясняла по-своему – пресытилась за выходные.
Серые брюки Ольга сняла уже в ванной – путь от комнаты до ванной был слишком коротким, чтобы успеть раздеться догола.
После душа, с мокрыми волосами, замотанными белым махровым полотенцем, она пила кофе с лимоном, ожидая скорого прилива сил. А если они на самом деле прильют? – спросила она себя, испытывая странное успокоение. Что тогда сделает? Вымоет окно на кухне и тем самым поможет весне пробиться после зимы? Или пропылесосит большой ковер в комнате? Он огромный, без его теплого внимания остается только ниша, которую называют напыщенно «альков», где стоит ее кровать.
Да ничего она не станет делать, поняла Ольга совершенно ясно, когда вымытую кружку из-под кофе с надписью «Greece» – подарок Поппи – перевернула вверх дном на решетку в сушке.
Ольга снова вернулась в гостиную и почувствовала, что щеки стали мокрыми. Она упала на диван и разрыдалась.
Плакала долго, догадалась она, подсунув руку под щеку. Вышитая наволочка совсем мокрая. А она только что надела новую, жалко, если нитки полиняют.
Что же выплакивала она сейчас? Нет, ничего она не выплакивала, она оплакивала. Себя прошлую. Которая на самом деле ездила в Питер и принимала Виталия у себя только потому, что… Ольга засунула голову под подушку. Не хочется признаваться, нет. Но никуда не денешься.
Она боялась лишиться самой возможности – брать и давать. Хотя бы у кого-то. И хотя бы кому-то. Она опасалась стать похожей на начальницу Наталью Михайловну. Она видела, как эта женщина входила в магазин «Интим» на Кузнецком мосту.
Ольга отбросила подушку и поморщилась. Как некстати вышло, что она видела ее там. Начальница поняла, что она догадалась о ее тайне.
Показалось Ольге или на самом деле, но уже на следующее утро она заметила, что Наталья Михайловна переменилась к ней. Во взгляде желтовато-коричневых глаз навыкате, в поджатых губах и вздернутом пухлом подбородке с темными волосками под ямочкой – Ольге всегда хотелось уцепиться ногтями за них и выдернуть – она угадала: теперь все будет не так.
Ольга снова подоткнула подушку под голову и легла на спину. Она широко открыла глаза. Рваные надоедливые облака полетели друг за другом перед левым глазом. Они мешали, кажется, сильнее обычного.
Ольга подняла руки и надавила на глазные яблоки. Снова открыла. Облака унялись, но ненадолго. Неужели… неужели то, о чем предупреждали ее четыре года назад, уже произошло? А если стеклянная пыль в поезде все-таки проникла внутрь глаза и стало еще хуже?
Ольга вскочила с дивана, схватила с книжной полки шкатулку из капа-корня. Рука дрогнула – шкатулку подарил Юрка. На семнадцатилетие. Нет, он не сам ее сделал. Там, где они жили оба, – в Вятке незачем утруждать себя рукоделием. Полно умельцев, которые наделают не только такие для тебя. В ней она держит не любовные письма, Юрка их никогда не писал. Зачем? Все и так было ясно, всем и всегда. Она кладет в нее самые важные телефоны и визитные карточки.
Ольга порылась и нашла телефон глазной клиники.
Оператор ответил сразу. Да, конечно, ее примут. Ольга записала число и время.
Виталий ел творог. Отложив ложку, он поморщился. Где только матушка находит такой? Ни капли жира, один казеин. Если оставить до вечера на тарелке – не отскребешь.
Вздохнув, отодвинул ее на край большого стола – такого большого, что на нем можно играть в бильярд, что, между прочим, и делали на нем до того, как его обладателем стал Виталий Митрофанов. Опять-таки матушка постаралась. Но такие подвиги уже в прошлом.
Да-а, мать сдала, наконец он признался себе. Даже она не может противостоять времени. Впрочем, ее имя – может. В узких кругах востоковедов – дома, а в широких – в Монголии. Широких, как степь, он усмехнулся. Говорят, трудно найти более популярную женщину в той стране, чем его мать. Там зовут ее для краткости Митрофа. Она знает этнографию монголов лучше, чем они сами. Еще бы – сорок экспедиций в одну страну, это значит, сорок раз сторонним взглядом посмотреть на то, от чего глаза местных ученых, как говорят, замылились.
Однажды Виталий съездил с матерью и понял – больше не стоит. То, что нравилось в ней и с ней дома, там утомляло чрезмерно и чрезвычайно. Виталий увидел старую женщину, которая считает себя еще молодой и обаятельной. А его…
– Мой сын… Мой сынок… Не верите? Нет, не муж, сын… – кокетничала она, а его ломало от неловкости.
Ему хотелось схватить ее за руку и оттащить от тех, кому она его представляла. Но такой жест вызвал бы еще большую неловкость. Восточные Люди терпеливы. Что ж, если Митрофа хочет, чтобы восхищались ее молодостью и красотой, почему не сделать приятное?
Сам Виталий слышал в ее словах то, чего не слышали они. «Мой, сын. Мой, больше ничей».
Это улавливали в воздухе его подружки в юности, потом – его женщины. Они слышали это не ушами, а всем существом. Они понимали: мать Виталия не отдаст его никому, – и быстро исчезали из его жизни.
А потом мать удивила его, но теперь-то он ясно понимает, она заботилась о нем, признавая перемены в себе самой.
Неужели правда это ее работа – знакомство с Ольгой?
Виталий отодвинул тарелку еще дальше, она накренилась в лузу для шаров, поэтому не упала. Внезапно ему показалось, что в последнее время их отношения с Ольгой напоминают этот творог. Ни вкуса, ни запаха, ни капли жира.
Он тогда ехал в Москву по своим делам, а мать попросила зайти в турфирму за ее документами. Она сказала, что Наталья Михайловна все приготовила.
Он усмехнулся: подруги по страсти – Тоша и Наташа. Их придыхания: «Ах, как исполняет романсы Сашенька. Восхитительно, потрясающе…» Всякие другие сю-сю. Наталья моложе матери, но они сошлись, эти две фанатки певца. Мать покупала для подруги билеты на питерские концерты, Наталья – на московские. Вместе они ездили за ним в Иваново, Тверь и еще куда-то, где больше всего живет женщин, готовых лить слезы от переизбытка чувств, которые некуда и не на кого выплеснуть.
Он приехал на Гоголевский после шести вечера, Ольга сидела одна в большой комнате.
– Вы Ольга, – сказал он. – Наталья Михайловна обещала, что вы будете меня ждать до победного. – Он самодовольно улыбнулся. – Здравствуйте. Я – Виталий Митрофанов.
– Здравствуйте. – Она вернула ему улыбку, в которой не было ничего, кроме вежливости. – Ваш паспорт, пожалуйста.
