— Ты выучила все это на слух, Киришка? — Обычно невозмутимая русская была ошарашена. «Чудо, — прошептала она про себя, — просто чудо!» — Я должна найти кого-нибудь, кто бы прослушал тебя. Ты для этого более чем созрела.
Наталья беспрерывно мерила шагами свою гостиную, время от времени останавливаясь лишь для того, чтобы приложиться к чашке чая, который она наливала из огромного всегда полного и горячего самовара.
— Ага! Есть идея! — Взволнованная наставница почти швырнула чашку с блюдцем на старинный мраморный столик и дважды хлопнула в ладоши. — Эдуард ван Бейнум из «Амстердам Концертгебау» приезжает сюда на следующей неделе дирижировать в филармонии. Мы с Эдуардом старые друзья, а у него связей как ни у кого из известных мне музыкантов. Постараюсь договориться, чтобы он прослушал тебя. Точно, — Наталья выразительно вскинула свою аристократическую головку, — именно это я и сделаю! — Но, взглянув на загоревшееся лицо Кирстен, категорически предупредила: — И в мыслях не держи играть ему Рахманинова!
— Но…
— Никаких «но». Без оркестра, как бы гениально ты ни играла, мы произведем лишь половину эффекта. Нет, Киришка, для ван Бейнума мы должны подыскать что-то особенное, что-то поразительное. И я знаю такую вещь! — Порывшись в нотах, Наталья наконец нашла, что искала, и замахала выбранными листами над головой. — Вначале мы преподнесем ему Шумана, Грига и, может быть, Мендельсона или Листа, а потом, дорогая моя Киришка, мы выдадим вот это — «Токкату» Прокофьева.
Наталья бросила кипу нот Кирстен и отступила на шаг, внимательно вглядываясь в глаза своей ученицы. И она не ошиблась. При виде такого множества страниц, усеянных, словно небо звездами, мириадами тридцать вторых и шестьдесят четвертых, Кирстен побледнела.
— Не пугайся, Киришка, ты очень быстро справишься с ними, обещаю тебе. А теперь отправляйся домой и занимайся только этими нотами. Зубри их, пока они не пропитают тебя всю, а потом начни работать над пальцами. — Наталья поцеловала Кирстен в обе щеки и проводила до двери. — И запомни — больше над концертом не работать. Теперь ты займешься исключительно мистером Прокофьевым.
Наталья позвонила на следующее утро и сообщила, что на самом деле договорилась с ван Бейнумом о прослушивании Кирстен в среду в четыре часа, в «Карнеги-холл», комната 851. Кирстен повесила трубку, вся дрожа от возбуждения. Ровно через пять дней она будет играть всемирно известному Эдуарду ван Бейнуму. Пять дней. Кирстен тряхнула головой; ей бы следовало прыгать от счастья, но паника словно налила ноги свинцом. Пять дней. И ею овладело смешанное чувство приподнятости, восторга и детского ужаса. Кирстен несколько раз судорожно сглотнула и приказала себе успокоиться. Настал момент, о котором она мечтала, ради которого так упорно трудилась и которого так ждала. Теперь Кирстен намеревалась не упустить ни секундочки грядущего триумфа. Стиснув зубы, она собралась с духом, настраиваясь на предстоящую «битву с Прокофьевым».
Сложность произведения и ощущение предельности срока, тикающее в голове, словно часы, заставляли Кирстен быть вдвойне требовательной и к сложнейшей аппликатуре, оттачиваемой до совершенства, и к четкой передаче тончайших тональных оттенков, и к выдержке неумолимого темпа. Она была абсолютно уверена, что рано или поздно просверлит глазами нотные листы и выдолбит кончиками пальцев выемки на клавишах, снова и снова проигрывая произведение великого композитора, как правило, не слыша ничего, кроме собственных ошибок. Порою воодушевление сменялось огорчением, но Кирстен решительно настроилась на то, что покорит невозможную пьесу и сыграет ее ван Бейнуму как никто до нее.
Три вечера подряд Кирстен занималась до полуночи, и родители не возражали. Но на четвертый вечер отец, войдя в гостиную и попросив дочь закончить занятие, прервал одержимую пианистку:
— Довольно, Кирсти. Удивляюсь, что ты не играешь эту вещь еще и во сне.
— Почему не играю? Играю. — Кирстен подавила зевок и встряхнулась. Пальцы болели, руки дрожали, в глазах рябило от множества мелких черных нот, и все же в постель она пока не собиралась.
— Ну, пожалуйста, Кирстен, — настаивал Эмиль, несмотря на очевидное нежелание дочери выполнить его просьбу. — Я хочу, чтобы ты шла спать. Завтра позанимаешься еще.
Некоторое время Кирстен колебалась, но в конце концов сдалась. Эмиль помог дочери подняться, с сочувствием глядя в ее покрасневшие от усталости глаза. Девочка совершенно не щадила себя. Он поцеловал Кирстен на сон грядущий и выдавил из себя улыбку, которая тут же сошла с его лица при виде того, как дочь дважды споткнулась, выходя, словно сомнамбула, из комнаты. Эмиль сокрушенно вздохнул и, дождавшись, пока дверь в комнату дочери закрылась, опустил крышку рояля и потушил свет.
В среду, ровно без четверти четыре, с пересохшими от волнения губами и сильно бьющимся сердцем Кирстен вышла из лифта на восьмом этаже «Карнеги-холл» и направилась по коридору к комнате 851. И мать, и Наталья намеревались пойти с ней, но Кирстен хотелось пройти это испытание одной. Теперь она начинала сожалеть о своей самоуверенности — ей необходима была поддержка. Кирстен еще раз посмотрела на черные цифры, выведенные на неприметной двери, нахмурилась и внимательно проверила номера на соседних дверях. Здесь, должно быть, какая-то ошибка. Из-за закрытой двери доносились звуки «Рондо Каприччиозо» Мендельсона, а перед ней сидели три девушки и два молодых человека лет двадцати, с усердием изучающие то потолок, то носки своих ботинок, судя по всему, пытаясь таким образом изобразить безразличие к происходящему вокруг.
Неожиданно у Кирстен перехватило дыхание, и пол закачался под ногами. Она взглянула на циферблат настенных часов, увидела время и с нарастающей тревогой спросила себя, не дожидаются ли все эти люди ван Бейнума.
— Боже праведный! — прогремел чей-то голос, и, обернувшись, Кирстен увидела направляющегося к ней стройного юношу. Его тонкое лицо было почти так же красно, как и его вьющиеся волосы. — Вы тоже на прослушивание? Вам на какое время назначили?
— На четыре, — кашлянув, ответила Кирстен.
— Великолепно! Это просто великолепно! — Молодой человек округлил глаза и кивнул в сторону тех пяти, у двери: — Вступайте в клуб. Подождите минутку, я принесу вам стул.
Кинув взгляд на часы, парень что-то пробормотал, чего Кирстен не расслышала, но могла себе представить.
Она опустилась на пластмассовое кресло с холодными металлическими подлокотниками, принесенное парнем, вздохнула и откинулась на спинку, закинув ногу на ногу. Прислонившись головой к стене, Кирстен положила ноты на колени, закрыла глаза и попыталась отвлечься. До чего же наивной она была, предполагая, что Наталья — единственная учительница в Нью-Йорке, знавшая ван Бейнума. Как же глупо было считать, что только ей выпала честь играть заезжей знаменитости. Существовали, вероятно, сотни страждущих пианистов, не говоря о скрипачах, виолончелистах, флейтистах и прочее, прочее, прочее…
