– Эту дворнягу мы подобрали у вокзала, – заявил Джилберт, – а тот пресловутый покупатель, известный своим приятелям как Техасец Тим из Эппинга, сейчас наблюдает за вашей конторой из укрытия, дожидаясь, пока я выйду с двумя тысячами ваших фунтов, чтобы взять свою долю, прежде чем я наложу на них лапу. Мы следили за вами с кладбища, выяснили адрес и место работы и решили, что уж кто-кто, а агент по недвижимости попадется на крючок. И надо же – агент по недвижимости оказался честным человеком! Честным до безобразия! У нас все сорвалось!
– Но вы же теряете разницу в восемь тысяч фунтов, – опешил я.
– Ха-ха! – рявкнул Джилберт голосом, больше напоминавшим рев гиппопотама. – Нет никаких восьми тысяч, Техасец со мной в деле. Да и не техасец он вовсе. Мы хотели раскрутить вас на две тысячи фунтов, простофиля вы этакий! А номер этот с «одноразового» мобильника, который мы сбросили бы в ближайший канал, как только денежки оказались бы у нас.
Люси ахнула, внезапно постигнув истинное значение происходящего. Я же продолжал издавать какие-то невнятные восклицания.
– Но мы же видели деньги! У него целый бумажник, забитый доверху… – наконец смог вымолвить я.
– Фальшивыми купюрами, причем весьма невысокого качества, – скалясь и довольно хлопая руками по коленям, закончил фразу Джилберт. – Обычно люди не могут поверить, что их одурачили. С вами как раз наоборот: вы верите, когда вас дурачат, и не верите, когда вам говорят правду о том, что вас дурачили.
Джилберт, казалось, сам запутался в своей головоломной фразе, и тут еще я его огорошил:
– А если бы я взял деньги у Техасца, а потом сказал бы, что пес сбежал?
– Такое не проходит. Не знаю почему, но этого не случалось еще ни разу. Проверенный, отработанный трюк. Если кто и позарится на его фальшивые бабки, Техасец тут же находит повод смыться, якобы по неотложному делу. В общем, обычно все идет без сучка и задоринки. Единственным сучком оказались вы, с вашей честностью на грани безумия… – Он задумался.
– А с чего вы взяли, что у нас здесь найдется две тысячи фунтов? – Мне вдруг захотелось как можно скорее избавиться от этого проходимца.
– Да уж как не найтись, – ухмыльнулся Джилберт, кивнув на сейф за моей спиной.
– Его поставил здесь еще мой отец, – сообщил я. – Не знаю, зачем. Обычно мы в нем храним новогодние украшения.
Джилберт уткнулся лицом в ладони.
– Ради любви к человечеству, – простонал он. – Я лучше пойду работать со старыми леди, с ними и то легче.
– Да вы настоящий мошенник! – вырвалось у меня, и я тут же понял, насколько неуместно такое замечание.
– Да, – подтвердил он, участливо кивая мне, как психиатр, разговаривающий с идиотом. – Ладно, отдайте мне пса, и я перестану портить тут воздух, пойду искать настоящего обормота, с которым можно иметь дело, в смысле – классического лоха, а не исключительного. Их много, как листьев на деревьях, но, похоже, страна катится к чертям собачьим.
И он выдохнул последний клуб дыма, загасив сигарету о табличку «У нас не курят». Затем достал из пачки следующую, встал, позвал: «Ко мне, мальчик!» – и свалился замертво.
Он рухнул на пол как подкошенный. Скажу даже так: рыхло шлепнулся, как отбивная. Потом мы нашли его неприкуренную сигарету, которая отлетела от его тела, словно орел, уносивший в когтях душу римского императора.
Мне и прежде приходилось сталкиваться с внезапной смертью. Особенно тяжело видеть, как гибнет близкий человек, – моего отца сбили на дороге, прямо у меня на глазах.
Джилберт тоже умер внезапно, и это опять-таки было похоже на аварию или катастрофу – его сбило, как пешехода, замешкавшегося перед транспортным потоком, – казалось, на него наехал мой стол, о который он едва не зацепился виском при падении.
Теперь мне стыдно говорить об этом, и Люси, я знаю, чувствует то же, но сначала мы решили, что нас продолжают водить за нос, что это какой-то новый мошеннический трюк. Удивительно, как быстро переходишь от наивности к полному недоверию, общаясь с подобными людьми.
– Если вы думаете, что я заплачу за такси, чтобы доставить вас в больницу, боюсь, вы жестоко ошибаетесь, – решительно сказал я трупу Пола Джилберта.
Труп безмолвствовал.
Мы с Люси погрузились в подчеркнутое, выжидательное молчание, словно бы объявляя ему бойкот. Примерно минуту спустя – такую паузу выдерживает учитель, дожидаясь наступления тишины в классе, – Люси заметила:
– Что-то он упал как-то быстро.
Я вынужден был согласиться с такой формулировкой, поскольку сам был свидетелем.
– И кровь у него… изо рта, – продолжила наблюдения Люси.
– Может, он раскусил специальную пилюлю, – предположил я. Коварство не знает пределов.
– Надо пощупать пульс, – решила Люси, не переставая удивлять меня своей прозорливостью.
– Прежде чем к нему нагибаться, сними драгоценности, – посоветовал я. Потом мне, конечно, стало стыдно за эти слова и за все свое недоверие к покойнику.
Люси сняла на всякий случай сережки и лишь после этого приблизилась к телу. Она стала ощупывать его шею.
– Если это и мошенничество, то уж больно кровавое, – сказала она. – Думаю, надо вызывать «скорую».
– Подержи зеркальце у носа.
– Это еще зачем?
– Не бойся, не украдет он твою пудреницу. Надо посмотреть, дышит он или нет.
Люси пропустила мой сарказм мимо ушей: видимо, стресс не прошел для нее даром.
– Он не дышит. И вообще бездвижен. Вызывайте «скорую», а я пока начну качать грудную клетку.
Так мы и поступили. Надо сказать, что мои действия достигли большего успеха, чем ее.
Остальное помню смутно. Мы пытались передвинуть это нетранспортабельное тело, потом голубые лампы неотложки, вопросы медиков, полицейские протоколы. Где-то рядом промелькнул Техасец.
Потом все исчезло, и мы с Люси остались одни в пустой конторе.
– Выпить не желаете? – спросила она, какая-то посеревшая от переживаний.
Я посмотрел на часы. Без четверти восемь. Сегодня игра у Змееглаза, но по-настоящему она развернется где-то в десять, пока не соберутся привыкшие запаздывать завсегдатаи и не разлетится всякая залетная шушера. Когда я говорил Линдси, что хочу побыть сегодня один, я как раз втайне имел в виду, что собираюсь играть в покер. Нигде не чувствуешь себя в таком одиночестве, как за покерным столом. Кажется, это из какой-то песни. Значит, без четверти восемь.
Можно было где-нибудь выпить на скорую руку.
Разговор у нас не клеился, голова гудела, как банка из-под джема, в которую залетела оса: папа, мама, падающий на пол Джилберт и этот смачный сырой шлепок, который произвело его тело.
Я зашел в комнату для персонала, чтобы отключить электричество, и только тут понял, кого мы забыли.
