Эта женщина не знает обо мне самого элементарного.
Ну о чем еще говорить?
Когда с чашкой чая прохожу через гостиную, чтобы подняться к себе, на всякий случай оставлю для писательницы включенный ночник. Скорее всего, она проспит до утра, но на всякий случай… Чтобы не испугалась.
Глава шестая: Йен
Я просыпаюсь как-то сразу, как будто меня больно и основательно укололи цыганской иглой. Просто сажусь и осматриваюсь по сторонам, пытаясь навести резкость.
Голова кружится.
Руки подрагивают, хоть там, где я нахожусь, тепло и совсем немного пахнет лаком для дерева. Или чем-то похожим.
Пробую встать, но меня словно тянет назад невидимый магнит.
Неуклюже плюхаюсь обратно.
Где я?
Пытаюсь восстановить в памяти все, что помню.
Шампанское с мартини. Мой симпатичный и такой раскованный спутник, что на него было больно смотреть через кривое зеркало моих собственных бесконечных комплексов.
А потом то самое острое одиночество, от которого я бегаю уже который месяц. И каждый раз всухую ему проигрываю.
Я не любила Сашу. Никогда не любила — и наши с ним отношения были скорее попыткой взрослого мужчины «взять под свое крыло» очень проблемную молодую женщину. Кроме того, наши семьи дружны — и то, что сын Сергеевых обратит внимание на дочь Воскресенского было, казалось, необратимой реальностью.
Я никогда не ревновала Сашу. Не потому, что верила ему безоговорочно. Мне было все равно. Он обещал, что будет обеспечивать все мои прихоти — стоит только попросить. А я, взамен, буду его статусной девушкой. Ему почему-то очень нравилось хвастаться романом с писательницей.
Но меня подкосила его измена.
Потому что когда он сидел на кухне, пил чай и хвастался тем, какая потрясающая любовница Любовь всей его жизни, это было все равно, что плеткой по всем моим грешкам. И в финале: «Ты ведь не обижаешься? Я же мужчина, мне хочется хорошего секса, а не вот это вот все».
«Вот это все» стало моим личным номером один «комплиментов» в мой адрес.
Я — не женщина. Я — Вот это вот все.
Когда голова немного перестает кружиться, замечаю на столике напротив стакан с минералкой и пару таблеток. Бросаю сразу обе, зажмуриваюсь и выпиваю залпом. Не лучшая идея на голодный желудок, но сейчас я не смогу проглотить даже хлебную крошку.
Мне немного стыдно, что я знала, что так все и будет: чужой дом, незнакомый мужчина.
Потому что в какой-то момент поняла, что не хочу оставаться одна этой ночью. Что все равно не смогу сидеть в четырех стенах, что меня снова потянет бродить по ночному Петербургу, лишь бы не возвращаться туда, где тихо и тошно, как в склепе.
А Антон…
Он показался отличной компанией. Даже с оглядкой на то, что я совсем не умею разбираться в людях. А тем более — в мужчинах.
То, что со мной происходит, имеет вполне реальный диагноз — депрессия. Однажды, пару лет назад, я уже прошла через что-то подобное и хорошо запомнила главное — мне нельзя оставаться одной, когда голова становится тяжелой, а мысли — вязкими. Мне нужен кто-то рядом. Желательно тот, кто не будет пытаться меня трогать или склонить к сексу. Это потребность быть в тишине и покое, наедине, но не одинокой.
Моя личная маленькая трагедия, которую никто не понимает. Даже родители.
Я не чувствую, что делаю что-то неправильное, когда быстро раздеваюсь, оставляя вещи на диване, и в одних трусиках и блузке — бюстгальтер тоже снимаю — на цыпочках поднимаюсь вверх по ступенькам. Дом небольшой, но уютный и абсолютно комфортный: все интуитивно понятно, как будто я была здесь миллион раз. Настоящий киношный эффект дежавю как в «Матрице» с черной кошкой.
Дверь в спальню открыта, и, пока мои глаза все еще привыкают в темноте, я двигаюсь почти наощупь. Никакого света из окна — там снова монотонный дождь.
Почему-то я знаю, что даже если Антон сейчас проснется, он точно не подумает, что я пришла к нему за сексом.
Он поймет.
Или я снова слишком много выдумываю и додумываю?
Он спит на животе, не на всей кровати — она большая и занимает добрую половину комнаты — но так, что мне приходится буквально бочком пристроиться на краю, чтобы между нами было достаточно пространства. Страховка от случайно касания. И чтобы не тревожить его личные границы. Может быть, как раз у этого мужчины нет фантазий о сексе с незнакомкой, которая сама придет ночью уже голая и на все согласная? Да и вряд ли обо мне — с веснушками и очками — найдется как уж много желающих помечтать в том самом смысле.
Я потихоньку тяну на себя край одеяла. Хотя бы прикрыть голые ноги.
Этого достаточно.
Потому что как только голова касается подушки, я мгновенно засыпаю.
Не одна. Не в гробовой тишине. Рядом с человеком, которого абсолютно не знаю.
Глава седьмая: Антон
Даже сквозь сон, еще толком не закончив досматривать увлекательный, созданный моим мозгом триллер, я чувствую две вещи.
Приятная тяжесть от утреннего стояка, который у меня случается четко каждое утро, как по часам.
И упругие женские ягодицы, в которые им упираюсь.
Черт.
Одергиваю собственную руку, потому что в холостяцкой жизни есть свои прелести. Например — без проблем и в свое удовольствие подрочить утром, особо ни о чем не думая и ничего не представляя, просто чтобы яйца перестали быть тяжелыми, и в теле появилась приятная бодрость.
Но в своей кровати я не один. За три месяца порядком от этого отвык и первые секунды пытаюсь прикинуть возможные варианты развития событий.
Вряд ли шарахающаяся даже от случайного прикосновения девушка будет так уж рада проснуться с ощущением члена между «булочками». Откуда в моей голове дурацкий слэнг? Не использую его, а уж тем более не это слово. И хоть формально это она пришла ко мне в постель, не очень хочется произвести впечатление извращенца, у которого встает на любую женскую задницу.
Правда, меня реально распирает от любопытства приподнять край одеяла и все же оценить ее задницу, но я держусь и снова напоминаю себе, что с этой девушкой лучше быть максимально деликатным. Не потому, что я растаял и пустил слюни, а потому что, по непонятной мне причине, не хочу влезать на ее территорию, пока меня туда официально не пригласят.
Но я не был бы мужчиной, если бы хоть не попытался представить, что под моим одеялом сочная упругая задница: не большой «орех», а что-то такое, что поместится в ладони, что захочется сжать и посмотреть, как на белой коже останутся следы.
Ни хуя это не хорошая идея, потому что бедра непроизвольно толкаются вперед — и чувствительная, налитая кровью головка приятно трется о теплую кожу.
Йен вздрагивает, напрягается. Я вижу, как ее спина едва заметно вытягивается, и плечи поднимаются в напряженном вздохе.
— Прости, что пришла, — говорит виноватым голосом, не рискуя повернуть головы. — Я… сейчас могу уйти.
Не хочу, чтобы уходила. Пусть даже это прозвучит как сентиментальная чушь.
— Тебе идет моя кровать, малыш.
Она снова вздыхает: на этот раз не так натянуто, глубже. Шевелится под одеялом, и мы оба снова замираем, притрагиваясь друг другу ниже пояса.
— Есть хочешь? — чтобы скрасить неловкость, спрашиваю я.
— Мммм… Меньше, чем спать, — мычит Йен.
— Тогда закрывай глаза и не поворачивайся — я встану, закрою жалюзи.
После затяжных дождей, кто бы поверил, что с утра будет целое настоящее солнце?
Но раз мы решили, что еще не готовы просыпаться, то пошло-ка это солнце куда подальше.
Когда в спальне снова приятный полумрак и я поворачиваюсь, чтобы прыгнуть в постель, малышка уже лежит лицом ко мне, и сильно, как будто боится случайно увидеть страшную сцену из ужастика, жмурит глаза.
Забираюсь под одеяло, от греха подальше — стояк никуда не делся и хрен куда денется, пока я сам не решу эту «маленькую проблему» — поворачиваюсь к ней спиной.
