Я накидываю на себя домашнее платье, которое больше всего напоминает мужскую рубашку, доходящую до середины бедра, и спускаюсь вниз.
— Как спалось? — спрашивает меня папа в холле. Он уже облачен в деловой костюм и отправляется на выход.
— Замечательно! — Я чмокаю его в щеку.
— Как прошли похороны?
— Ты сам себя слышал? — хмыкаю я. — Как могли пройти похороны? Отвратительно. В плане душевного состояния, но еда была вкусной, гроб дорогим, цветы красивыми.
— Как Марк?
— Еще не трахнул меня, — заявляю с вызовом. — Ты же об этом беспокоишься? Потому что, если бы тебя мое мнение волновало, ты бы не нанял его, не посоветовавшись со мной.
Папа недовольно морщится. Да уж приличную девочку из меня вырастить не удалось. Отсутствие женской руки в воспитании проявляется во всем. Папа не находит, что ответить на мою дерзость, а я не дожидаюсь нравоучений и ухожу.
Кухарка к нам приходит ближе к обеду, и завтрак каждый добывает себе сам. Кофе сварить хватает сноровки и у меня, и у отца. Марка я на кухне увидеть не ожидаю, хотя… а почему бы нет? Он ведь тоже должен питаться.
Сразу хочется его ударить потому, что он снова в водолазке стального цвета, обтягивающей фигуру, словно вторая кожа, но с длинными рукавами и высоким горлом. Мне кажется, если бы маска на лицо привлекала внимания меньше, чем шрамы, он носил бы ее.
Марк стоит ко мне спиной и делает кофе. Кофе-машина шипит и по кухне плывет божественный аромат. Я подхожу вплотную и намеренно задеваю парня бедром.
— Прости, — говорю таким тоном, что понятно, извиняться я и не думаю. Он поворачивается и обводит меня взглядом, от которого не укрывается ничего. Ни вырез рубашки более откровенный, чем нужно, ни полные груди без лифчика под ней. Ну же, смотри и сходи с ума, как сходила с ума я ночью.
Глаза парня темнеют, и он, забрав свой кофе, отступает, а я задумчиво откидываю прядь со щеки и позволяю вороту рубашки сползти с одного плеча, проследив за взглядом Марка.
— Нравится то, что видишь? — произношу с усмешкой.
— А что я должен видеть? — Даже голос не дрогнул. Каков нахал!
— Ну-у, хочешь, могу показать больше, если не рассмотрел, — я берусь за пуговицу на рубашке. Мне стесняться нечего.
— Тебе нравится дразнить меня, да? — замечает он, отставляет кофе на стол, делает шаг вперед и довольно грубо толкает меня к кухонной столешнице. Я смеюсь.
— Почему бы и нет? Ты забавно злишься, а еще очень хочешь угодить папочке. Он ведь запретил меня трахать. И ты как послушная собачка будешь слушаться. И раз сам ты не хочешь уходить. — Я нагибаюсь вперед и провожу кончиком языка по его щеке к уху, чтобы шепнуть. — Я сделаю твое пребывание рядом со мной мучительным и невыносимым. Любые штаны будут тебе жать, понятно?
— Ты очень высокого о себе мнения, да? — бросает Марк, чуть отстраняясь. Не потому что мое тело его смущает или заводит, а чтобы посмотреть в мои глаза своими насмешливыми зелеными. — Думаешь, пред тобой никто не устоит?
— Ты точно не устоишь. Поверь!
— Не играй со мной, Ника.
— И почему же? Ты же слышал, я избалованная дрянь и всегда делаю то, что хочу.
— Потому, что ты сама можешь превратиться в игрушку.
— Тебе нельзя меня трахать. Только смотреть и облизываться.
Марк приближается молниеносно, хватает меня за затылок и, опалив дыханием мои губы, говорит:
— Молись, чтобы это не стало и твоей проблемой.
Я без труда вырываюсь, хватаю кофе, который он сварил себе, и демонстративно ухожу, решив, что лучше попью у себя в комнате, а в голове мечется мысль, что, возможно, Марк и прав. Он вполне может стать моей проблемой.
Марк
Черт бы побрал блондинку! Умудрилась завести с самого утра. Даже кофе попить из-за нее не выходит. Благо до выезда остается час. Решительно выхожу из дома и, наплевав на приличия и шрамы, раздеваюсь и ныряю в бассейн. Заказчик говорил, что им можно пользоваться без вопросов, правда, я отмахнулся. Не собирался плавать на глазах у всего дома и демонстрировать свои шрамы.
Но сейчас разумно рассуждаю: лучше шрамы, чем выпирающий через ткань штанов член! Плаваю долго, с удовольствием, забывая обнаженное плечо Ники, нахальный поддразнивающий взгляд, эту чертову почти ничего не скрывающую рубашку. Какого хрена она творит?! Я ведь ровным счетом ничего не делаю. Просто сопровождаю ее, не разговариваю. Ничего. Зачем дразнить? Нравится играть и издеваться? Пытается продемонстрировать, что слишком хороша для него? Но я и так это знаю и не питаю иллюзий. Смысл напоминать?
На смену опаляющему желанию приходит обычная усталая злость и ощущение собственной никчемности. С этими чувствами проще справиться. Они привычны. Плаваю, пока окончательно не остывает. Плавал бы и дальше, но чувствую, время поджимает, а перед поездкой хочется выпить кофе.
К счастью, на этот раз на кухне никого. Спускаюсь туда уже полностью одетый, пью кофе и выхожу на улицу, чтобы подождать Нику в машине.
Сегодня девчонка не опаздывает и не планирует бежать. Она сменяет траурное платье на кричаще красное, с открытыми плечами и совершенно неприличной длиной. О чем она думает? На губах алая помада, на голове крупные локоны, в руках клатч. Недоступная светская львица, которая делает одолжение местной полиции. Возможно, она не так уж и неправа. С такой не получится разговаривать свысока.
Я не удивлюсь, если ей предложат кофе и кресло, чтобы во время допроса она не чувствовала себя некомфортно.
Несмотря на пафосный вид, Ника все же нервничает. Теребит в руках клатч, ее губы плотно сжаты. Даже жаль ее становится, хочется утешить, но я прекрасно помню, какой она может быть, и сиюминутное желание пропадает. Богатенькая стерва справится со своими потрясениями сама, а если будет выходить плохо — напьется. Вот тут важно оказаться рядом, чтобы дотащить ее до дома.
Я почти не ошибается. Нас встречают на входе в участок и провожают в кабинет для ожидания. Да, там стоят диваны, есть кофе и царит вполне уютная атмосфера, но я все равно подбирается. Мне не нравится, как смотрят на Нику менты. И еще оживает чутье. Интуиция, в которую мало кто верит в мирное время, и которая помогала выжить на войне. Меня она подвела один лишь раз. И поэтому я
