Закон Моисея - Эми Хармон

– Моисей, джипы, ремни безопасности, дом, Моисей, – перечислила я, даже не осознавая, что делаю это вслух и дважды назвала его имя. Сегодня он это заслужил.

– Что? – Моисей обеспокоенно приподнял мое лицо за подбородок.

– Да так, ничего. Старая привычка. Когда я… испытываю стресс, то перечисляю все, за что я благодарна жизни.

Он ничего не ответил, но продолжал смотреть на меня все то время, что садился в машину и заводил двигатель. Я чувствовала его взгляд, пока он ехал по гравию, пока объезжал загон и фургоны с лошадьми, пока пересекал парковку и выезжал на трассу.

В наши лица с ревом ударил ветер, спутывая мои волосы и вжимая в кресло, и мы помчали по дороге, оставляя позади фестиваль, мерцающее колесо обозрения и крики счастья, которые всю мою жизнь давали мне ложное чувство безопасности. Однажды эти звуки манили меня. А теперь я сомневалась, что когда-либо смогу к ним вернуться.

Я пришел на родео ради Джорджии. Не потому, что у меня было какое-то предчувствие, что я ей понадоблюсь, и даже не из надежды, что она захочет меня видеть. И определенно не потому, что я ожидал найти ее связанной, покрытой грязью и плачущей, поскольку кто-то пытался причинить ей вред или напугать. Или изнасиловать. Она настаивала, что это, вероятно, был чей-то розыгрыш. Интересно, что за друзья выкидывают подобные шутки? С другой стороны, мне-то откуда знать – у меня никогда не было друзей.

Днем бабушка подарила мне второй билет на фестиваль и поставила в известность, что Джорджия «участвует в состязаниях с бочками, и ты просто обязан это увидеть». Я тут же представил, как Джорджия балансирует на катящейся бочке и отчаянно перебирает ногами, чтобы не упасть и прийти к финишной черте раньше соперников.

Разумеется, прежде я никогда не бывал на родео и понятия не имел, как далеко могут зайти белые в своем безумстве. Учитывая, что меня бросила белая мать, подсевшая на наркотики, мне стоило догадаться.

Но, как ни странно, было весело. В фестивале чувствовалась какая-то целостность – куча семей, повсюду развеваются американские флажки, а от музыки и самому хочется нацепить ковбойскую шляпу, и неважно, как по-дурацки я в ней выгляжу. Я съел целых шесть бургеров – пища богов, ничего лучше я, наверное, и не пробовал. Бабушка вопила так, словно выиграла в лотерею, топала ногами и в принципе вела себя как восемнадцатилетняя, а не восьмидесятилетняя, и это зрелище принесло мне истинное удовольствие. Скачки, ловля на лассо, ковбои, которых мотало из стороны в сторону, как тряпичных кукол, на брыкающихся лошадях и разъяренных быках, и девушки, держащиеся верхом так, будто родились в седле. Собственно, я не сомневался, что в случае Джорджии именно так и произошло. Я частенько исподтишка наблюдал, как она катается.

С того случая в амбаре я изо всех сил избегал нашей встречи. Просто не знал, как с ней быть. Для меня она была «темной лошадкой», так сказать. Типичной провинциалкой, страдающей от просторечия и простодушия, а также с манерой говорить прямо в лоб, которая меня одновременно заводила и отталкивала. Мне хотелось сбежать от нее. И в то же время я не мог перестать о ней думать.

Я наблюдал, как Джорджия вылетела на манеж в клубах пыли на своем белом коне, ее волосы развевались позади, губы расплылись в широчайшей улыбке, пока она объезжала расставленные треугольником бочки. Было видно, что она наслаждалась своим коротким рандеву со смертью. Лошади для нее были так же важны, как для меня картины, и глядя на то, как она парит, мне отчаянно хотелось ее нарисовать. Запечатлеть этот полный жизни и движения миг, олицетворявший свободу. Обычно я брался за кисть, когда образов в моей голове становилось слишком много, и затем они изливались яростным, сердитым потоком. Я редко рисовал просто в свое удовольствие, изображая то, что приглянулось глазу. Но по какой-то причине Джорджия, скачущая по пыльному манежу под крики ликующей толпы, очень мне приглянулась.

Я ушел еще до конца состязаний. Бабушка заверила меня, что вернется домой со Стивенсонами и мне нет необходимости ее ждать. Я бесцельно ездил по округе, не желая толкаться среди людей на ярмарке, кататься на колесе обозрения или наблюдать за тем, как Джорджия празднует победу с друзьями. В наличии у нее друзей я не сомневался, как и в том, что у меня с ними нет ничего общего.

Я все ехал и ехал, как вдруг меня охватило дурное предчувствие. Оно поднялось по моим венам к ушам и шее и пульсировало жаром. Я сделал радио погромче в надежде, что это поможет отвлечься от видений. Не сработало. Уже через пару секунд я увидел мужчину на обочине. Он просто стоял и смотрел на меня. Любой другой бы его не заметил – на улице уже стемнело, проселочная дорога освещалась только луной и фарами моего джипа. Однако он весь светился, словно окутанный лунным сиянием.

Я почти сразу его узнал, и мою голову затопили образы. Все они были связаны с Джорджией: Джорджия на лошади, Джорджия перепрыгивает через ограду, Джорджия падает на землю в конюшне, когда я напугал Сакетта. Видение постоянно повторялось – Джорджия падает, Джорджия падает, Джорджия падает. Меня это не испугало; я видел ее падение, оно в прошлом. С ней все прекрасно. Но затем я задумался: а вдруг это не так? Возможно, этот мужчина на обочине – мужчина, которого я видел в амбаре Джорджии, когда Сакетт встал на дыбы и лягнул ее, которого я нарисовал на стене того же амбара, потому что он отказывался исчезать – пытался что-то мне сказать. Не о своей жизни, а о Джорджии.

Я развернул джип и поехал обратно на карнавал. Вместо того чтобы припарковаться на стоянке, я объезжал пристройки и конные фургоны, хотя понятия не имел, куда ехать. Мне показалось, что я вновь увидел призрачного мужчину, – или это какой-то ковбой просто решил покурить и щелкнул зажигалкой? Я остановил машину, вышел и позвал Джорджию по имени. Чувствовал себя глупее некуда, но все равно медлил, не желая присоединяться к толпе под пестрыми карнавальными огоньками. Мне было куда комфортней наблюдать из темноты.

Кто-то налетел на меня сзади, из-за чего я пошатнулся, и скрылся в ночи, даже не извинившись и не дожидаясь, пока я восстановлю равновесие.