Да-да, почту можно было не проверять. У меня установлен сигнал на входящие.
– Мы сицяс поедем домой?
– Нет. Сначала мы заедем к папе на работу.
Помогаю сыну устроиться в кресле, защелкиваю ремни и сажусь за руль. Стучу пальцами по кожаной оплетке. Открывать или нет? Я сейчас так понимаю Юру! Нужна ли мне эта правда? Что я буду делать, если она окажется неудобной? Под ложечкой мерзко сосет. Если так разобраться, вся моя привычная жизнь висит на волоске… Вся. Моя. Жизнь. Боже мой. Я просто не могу сидеть на месте. Выкатываюсь из машины, сажусь к Мишке назад и, вытащив только что пристегнутого сына из кресла, сажаю его на колени.
– Мама! – возмущенно пищит мой медвежонок. Не обращая внимания на его протест, целую сладкие щечки, восточные глазки, лобик, кулачки – все, что придется. А тот сначала пыхтит, потом, выворачиваясь, смеется, такой счастливый, такой беззаботный! Абсолютно не понимающий, насколько мы близки к катастрофе. И слава богу, конечно. Меньше всего я хочу его напугать своим неадекватом. Сцепив зубы, заставляю себя чуть разжать руки. Истеричка! Как так вышло, что я абсолютно не могу справиться… С эмоциями. С последствиями. Ч-черт. – Я люблю тебя, мой сладкий. Знаешь как люблю?
– До звездочки?
– И обратно.
И этого абсолютно ничего не изменит – мелькает спасительная мысль. Сморгнув слезы, достаю телефон и открываю злосчастное письмо. Буквы расплываются, картинка дергается перед глазами, как зажеванная в видике кинопленка, несмотря на то, что я, вроде бы, успокоилась. Представляю, что где-то там, в нескольких километрах от нас, Юра тоже пялится на экран, и, возможно, правильнее было бы просмотреть результаты вместе, но что уж теперь? Я не вытерплю неизвестности.
Проморгавшись, сосредотачиваюсь на экране. В голове проносятся адресованные кому-то свыше то ли просьбы, то ли глупые обещания. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Пусть он будет положительным, боже, я никогда и ничего у тебя больше не попрошу. Только пусть он будет…
Мишка, которому довольно быстро надоедает сидеть без дела, начинает капризничать и выгибаться. Я шепчу что-то бессвязное в его макушку, а сама все смотрю, смотрю… Положительный! Да? Мой тест положительный. Только бы не заплакать! Но я так перегорела, что слез как будто и нет, они выкипели внутри, испарились. От облегчения растекаюсь по дивану безвольной ни на что не способной лужей. Господи Боже, спасибо!
– Когда мы поедем к папе?! – возмущается Мишка.
– Сейчас, мой хороший, сейчас. Давай только я тебя пристегну.
Сказать легче, чем сделать. Несколько километров я еду чуть ли не час. Мне сигналят вслед, на меня орут, открывая окна. Но я просто не могу ехать быстрей. У меня плывет перед глазами, и трясутся руки!
С горем пополам добираюсь до клиники. Поднимаюсь с Мишкой за ручку по ступенькам. Благо травма расположена на первом этаже. Иду, никого не видя, по коридору, стучу и тут же толкаю дверь в кабинет мужа. Юра о чем-то оживленно переговаривающийся со старшей медсестрой, оборачивается. В самой этой ситуации нет ничего такого. Они работают в тесной связке и встречаются по сто раз на день. Но мой взгляд успевает зафиксировать то, как показательно не спеша рука Елены Васильевны отрывается от его предплечья.
– Привет, – широко улыбаюсь я, заходя в кабинет. – Не помешала?
– Да нет, заходи, конечно. – Юра манит меня рукой и приседает, распахивая объятия сыну.
– Я, пожалуй, пойду.
– Уже? А я так обрадовалась, что вас поймала.
– Да? – удивляется старшая.
– Ага. Думала обсудить свой выход на работу. Или… – перевожу взгляд на мужа, – Юрий Игоревич вас еще не предупредил?
– Нет. Но у нас тут с утра сумасшедший дом.
Ну что, пять баллов. Очень мудрая тактика – прикрывать начальство даже перед женой.
– У нас тоже, – сладко улыбаюсь я, – Мишань, расскажи папе про утренник. Это было феерично. – И резко меняю тему: – Я хотела бы выйти с первого июня.
– Ну-у-у, время еще есть. Я посмотрю, что можно придумать. Марина Петровна как раз уходит в отпуск, и на полставки…
– Полставки? Почему пол? Я уходила со ставки с четвертью.
Что, Леночка, облом, да?
– Полагаю, это надо обсудить с Юрием Игоревичем.
– Конечно.
Скомканно попрощавшись, Елена Васильевна ретируется. Валов ухмыляется, складывает на груди руки и опускается на столешницу.
– Ну и что это было?
– Что? – невинно хлопаю глазками, впрочем, этот театр очень быстро мне надоедает. Я же не для этого здесь! – Юр, ты проверил почту?
– Нет, было некогда.
– Я проверила, – шагаю к нему в объятия. – Все хорошо. Как я и думала… Теперь осталось только проверить твой результат, и можно будет забыть это как страшный сон. Давай!
– Что давать?
– Юра, блин! – щиплю мужа за бок. – Проверь почту!
Юрка растерянным жестом ведет по голове, обнимает меня, касается лба своим:
– Пипец, стремно.
– О, мне об этом можешь не рассказывать. Я сама жутко перенервничала.
Юра понимающе хмыкает. Похлопав по карманам, достает телефон. Ему ужасно идет медицинская роба. Именно в ней я впервые его увидела и влюбилась насмерть. Если в мире и существует любовь с первого взгляда, то это точно была она. Я как в омут с головой в его глаза ухнула. Не знаю, что бы я делала, если бы Юра не ответил мне взаимностью, когда это позволили обстоятельства. Возможно, стала бы караулить его у отделения. Или придумала бы какую-нибудь несуществующую болячку, лишь бы попасть к нему на осмотр.
Ободряюще сжимаю в руке пальцы мужа.
– Ну?
Юра сглатывает, опускает глаза. Ресницы у него, как стрелочки – не слишком длинные, но густые, как щетка.
– Он отрицательный, Эля. Он, блядь, отрицательный… Снова.
ГЛАВА 6
ГЛАВА 6
– И? – выдыхаю я.
– И?
– Да. Что ты думаешь делать?
Я, наверное, спрашиваю какую-то глупость? Судя по лицу Валова – да. С другой стороны, когда вся твоя жизнь выходит из-под контроля, единственный шанс не поехать крышей – сохранить хотя бы его иллюзию. Вот почему нам нужен какой-то план. Ориентир или… Я не знаю.
– Понятия не имею, – сипит Юра, – Миш, оставь эти папки в покое. Слышишь, сын?
Он спрашивает и сам, наверное, не замечает, что его интонация становится вопросительной совсем не на слове «слышишь»… А я, как назло, подмечаю все. Пошатываясь, отхожу к столу. Забираю из цепких Мишкиных пальчиков чью-то карту и застываю, слепо глядя на выкрашенную красивым серебристым цветом стену. Картинка перед глазами начинает уже знакомым образом прыгать. Вот бы взять и, как кинопленку, отмотать нашу жизнь назад. Но нет. Так не бывает.
Зажмуриваюсь. Не знаю, как космонавты ощущают себя в момент перегрузок, но почему-то кажется – как-то так… Я словно в мясорубке. Меня сносит с орбиты и несет, несет… Куда-то, где нет привычных ориентиров, где очевидным становится тот страшный факт, что все привычное и знакомое, все, что ты знал и любил, в чем никогда не сомневался, осталось в прошлом. И это ужасно страшно.
– А мне? Что делать мне, Юра? Ты веришь, что я тебе изменила? Или…
Может, это сейчас не так важно, но мне нужно знать! Знать, в чем он меня обвиняет. И обвиняет ли в принципе?
– Не пори чушь! А что делать… Я и сам не знаю. Дай мне, что ли телефон этого твоего Пятса.
– Зачем?
– Затем, что я должен выяснить, куда этот криворукий мудак дел мои образцы.
– Он-то тут при чем?
– Это его блядская лаборатория! – орет Валов. Я вздрагиваю, веду по волосикам испуганно жмущегося к ноге Мишки.
– Юра… – шепчу, сглотнув слезы.
– Прости! – он прячет лицо в ладонях, дыша как выброшенный на берег кит. – Прости, Эля. Я сейчас не в себе. Давай потом поговорим, ладно? Мне нужно все обдумать. А вы домой езжайте.
– Ладно. А ты? Уверен, что сможешь сейчас работать?
– Я уже вообще ни в чем не уверен. – Юра падает в кресло и жестом, полным отчаяния, обхватывает голову. Я видела его разным. Я была с ним в самых сложных, самых горьких жизненных ситуациях, я утешала его, когда он терял пациентов, с ума сходя от бессилия… Но никогда я не видела его настолько сломленным.
